Выпили, и Калигульчик ляпнул, что надоело и он уходит.
Шмыгов поёрзал. - Что же про Маркина и меня? Сведёшь ты нас, зная?
Он не додумался, с кем пьёт. Чхать мне на жалкие их проблемы. Я стал повапленный саркофаг с грохочущей идефикс сбыть брáтину. Одновременно я стал подл.
- Дай в долг. Где-то триста, - я шантажировал и, когда получил, сказал: - Ну, звоним? Ты не против?
- Куй, Филей, - спел Калигульчик, - горичо пока!
Шмыгов сморщился.
Я считал, прагматичному вроде Шмыгова наплевать на всё - он же вдруг с апологией. Вырыл Лота: вон, мол, когда ещё мальчик с мальчиком. Оправдался-де... А что Лот, сей внук Фарры, коего Авраам повлёк в Ханаан, ведь ему, Аврааму (коим Бог начал Свой кагал избранных и которому обещал власть в мире), Бог 'повелел' туда? Лот, побочное, не желал в рабы к Аврааму - Божьему Промыслу. И Лот скрылся в Содоме, где пряталась контра Богу. Вижу картину, Шмыгов напомнил: темень пещеры, винный кувшин, пьянь-старец, две его дочери и пожар вдали.
- Помоги продать брáтину, - попросил я. - Ты её видел. Нужно продать вещь.
Шмыгов кивнул. - Реликвия, - вставил он для Калерия. - Сколько в ней серебра?.. и золото... И корундики? Но, прости, это fake, подделка, так как не мог твой род шесть веков сохранять её. Fake без всякого. Просто лом, тысяч в двадцать... Впрочем, - хехекнул он, - продавать - смысл эпохи. Я весь attention!
- 'Родион Нестеров', пишут в сводах... - выдал я, вспомнив, что тот боярин и брат мой - тёзки. Но, если первый в тыща каком-то 'уби' противника и главу 'привез' господину, верный раб смыслов, Родя, напротив, - самоотрёкся; он предал разум и не чужую, но свою голову на шесте своей шеи носит как знамя жизни вне мысли. Сходно и я вспух раком от поклонений чванным традициям с их отзывчивостью под себя. Всё брáтина!
- Нужно, - свёл я, - продать её. И быстрей.
Шмыгов взял сигарету. - В общем, есть лавочка... Шмыгов, кстати, не прост, - он вставил. - Вот я по городу что - гуляю? Нет, я местá ищу... Dear, сделаем; помогу. Встреть дурня, не преминул бы... Ради гроша сдержусь, ради, скажем, двухсот - никак. Впрочем, масса охотников до любых сумм. И, я уверен, с пруд было крови, прежде чем брáтина добралась к тебе, да и то как подделка. Мы разыграем: где-нибудь явимся, намекнём, что есть кто-то, мол...
Не дослушав, я, запахнув пальто, встал и выскочил, чтоб прочистить желудок в местном клозете. А возвратившись, вмиг набрал номер и, сжавши 'nokia', ждал-стоял, наблюдая Калерия. Барби в брюках. Мой мальчик сгнил давно на чеченских задворках - этот же шастает по дельцам в Москве... Я упрашивал Марку принять нас.
- Dear, втроём! - ныл Шмыгов.
Выключив сотовый, я пошёл вперёд.
Афанасьевским, в темноте, мы шли: Шмыгов мягко, друг его шлёпая и сбивая ритм, я внушительно. Можно было в метро, естественно; только мысль была выветрить и себя, и арановых отпрысков ; плюс в безлюдии, на углах или в скверах, я мог поблёвывать... В переулке встретилась Ника; то есть не мне, а взору. Я полутруп уже, и вопрос: что ей ночью здесь, в Центре? - как бы излишний. Но стало больно.
Цель - у Миусской, в пафосном доме с мраморным цоколем и шатровыми башнями (стиль эпохи Лужкова). В мраморном холле пахло духами от моей Ники... Двое охранников повели нас... Лифт нёс бесшумно...
Я бросил Шмыгову, снявшему серьгу с уха: - Стало быть, от прекрасных тел к совершеннейшим душам? - и ткнул Калерия. - Ты не в армии. Инвалид?
Его óкулы влажны. Мальчик чувствителен?
Мы потопали по ковру... Вот сыщик, коего в Чапово, на заводе, Марка прельщал при мне. Он, теперь лишь в рубашке и в пиджаке над джинсами, поводил плечом с кобурою; туфли особые, с металлическим контуром, для пинка, видать; плюс малайского типа глазки и смуглость кожи, маленький рот со шрамом... Сыщик был - троп нервозности, но работал как профи.
- Павел Михайлович, мы знакомились. Мутин... Вас, вижу, трое? Здравствуйте. - Он осматривал нас. - Оружие? Я проверю.
Шмыгов шутил: 'Кольт ниже!' - и раздевался.
Я удалился в зал. На диване, в халате, Марка вёл в телеке бой в Чечне. Рядом в рюмке коньяк на столике. За окном - взмельк рекламы. Был столб часов в углу; а вдоль стен шли диваны в их черноцветии, выше - пятна марин, пейзажей; люстра - бюстгальтером, и под ней - лакированный чёрный модный рояль. Бар с винами, коньяками и водкой был у другой стены. Аромат моей Ники веял повсюду. Нежа грифона, то есть собачку, Марка взял рюмку.
- Сядешь?
- Нет. Как она? - я спросил.
- Кто? - Он смотрел телевизор.
- Знаешь.
- Не знаю.
- Что говорила?
- Слышишь, пять трупов, сбили 'вертушку'.
- Стоп, - изводился я, обессиленный экскурсом на экран с войной. - Здесь была Береника... И без юродств давай, пока этих нет... А гнусь выключи. - Я уселся. - С чем была? Правду!
- Правды желаешь? Только зачем, Квас? Все лгут: сын матери, а та сыну... - Он чуть убавил звук. - У тебя разве нет тайн? Сколько их: две, три, семь? У меня тайны тоже; я разделяю их, с кем желаю... Мы с Никой - с детства. Наше с ней - наше и ничьё больше, хоть вы с ней муж с женой... - Он задёргал каналы, резко давя пульт. - Все мы прекрасные, все мы ангелы... Где твои, эти гости? Нам с бедным Хохриком спать пора. Хохрик спит? - стал пытать он грифона. - Ника, замечу, ездила в клинику. Радуясь, что с тобою порядок, - с ходу ко мне... Мы пили. Мне так давно, Квас, не было... - он помедлил, - не было славно.
Выяснив, что она не по первенцу заходила, я вдруг остыл. Когда-нибудь, ясно, время настанет... Может, сейчас смотрит фото с мучимым первенцем, - за внезапной, окажется, встречей с Анечкой?
- Мне лечь в клинику? - бросил я. - Чтоб зарезали? Только есть одно 'но'. Я его должен сделать.
Он не ответил. Он не спросил, чтó.
X
В зал прибыл Шмыгов в белых носках с каймой и в очках под прилизанной проседью. Он с порога взвыл: - Shocking! МиллиоНЭРно! Боже, здесь 'Steinway', чёрт?! И смазливенький пёсик! Рад вам, Георгий Матвеевич! Рад вам! Помню, встречались, но вы недужили-с, я же в стельку был... Я напомнюсь вам: Феликс. Мой друг Калерий.
Тот надмевался.
- Будьте добры, Андрей! - крикнул Марка. - Водки, вина гостям. Феликс, сядьте.
Шмыгов пристроился близ грифона, молвивши, что 'готоу за встречу'. Он хекал репликам, постоянно вертелся от собеседника к телевизору и общался лишь с Маркой. Оба курили. Призраки Ники жгли меня, я хотел позвонить ей. Марка нёс чушь отвечавшему смехом гостю.
- Что, заклеймили нас И'эНэНом? - вёл он. - Там каббалистика, три шестёрки; клирики страждут. (Шмыгов гыгыкнул). У православия больше нет задач, как громить зло вселенское и абстрактное вместо близкого, - проще плакаться по шестёркам в сём ИэНэНе, чем открыть дом призрения и лишить владык роскоши. Прав я? Феликс, согласны?.. Ну, а что с БИКами? А ОКОНХ с ОКПО? Есть стишок один: как ОКОНХ с ОКПО подрались в сельпо. В грязь упал ОКОНХ и в навоз - ОКПО. Вот лежит ОКОНХ, бьёт мудями в гонг. А дурной ОКПе - всё по пе, по пе...
Шмыгов взлаивал смехом.
Марка продолжил: - Множат налоги; начали прессинг; массы в загоне, так и не выбравшись. Полицейщина, кумовство и коррупция, камарилья мерзавцев, циников, жуликов. Фиск сравнялся с диктатом чуть не от Грозного. Бизнес гикнулся, как у нашего друга, - да, как у Павла. Все в рабах сильных либо в госслужбах, только бы выжить... Но вы всё знаете. Вы ведь ушлый. Вы из счастливцев, тех, кто успел. Из наших вы?