Б. Б. спрашивал: 'Как ты?', - щёлкая сотовым.
- Ничего, - произнёс я.
- Нас задолбали... - Он смотрел вбок. (С иголки стильный костюм и стрижка). - Гибнет наука. Всё по старинке; прежним имением и умом бытуем... Ты на разор взглянуть? В пору слил, старик, в пору... Коха не помнишь? Кох, он повесился. 'Я не выдержал вакханалии', - написал на двухстах языках, что знал... Типография сдохла, еле вращаемся. Мы бюджетные... А живём, старик, пробавляясь арендой. Впрочем, ты помнишь. Как же не помнить?
- Смотришься, - произнёс я.
Он спрятал сотовый. - Имидж важен! Надо отчёт держать: в РАН - научный; также налоговой; ну и, веришь ли, мэрии, за фасады. А арендаторы? Кризис снёс былых, в смену - тёртые, палец в рот не клади!.. Да, имидж... Я ведь член-корр. - Он складывал в файл бумаги. - Ехать мне надо, тяжба в комиссии. Так что... Марочка, транспорт!
- А в академики, - встрял я, - скоро?
Он, тля в науке, - в ней; я - вовне навек. Б. Б. признанный 'жрец наук', 'светило', 'мэтр', 'формирует науку', власти на ты с ним, он гордость РАНа. Я же лишь лавочник, оформляю фактуры. Я не учёный. Я, отмотав срок с массами глупых тёмных сограждан, чмо неприкаянный. А надул меня сей Б. Б. и кагал таких. Если б я не ушёл - уволили б. Он же здесь, глянь, член-коррит, хоть его место младший сотрудник... Вмиг я взмок завистью, из ладони выскальзывал пластик с чёртовой брáтиной.
Он в момент меня понял. И улыбнулся. - Нет, старик, в академики рано. Времени мало... Марочка, как там? - бросил он, не задав вопрос, почему я здесь: я был списан со счёта в год пиров 'демороссов'.
Я ляпнул: - Должность или работу...
Он, засмеявшись, бликнул керамикой, обдавая парфюмом, и набивал-сидел файлы бланками. - Вас, старик, дюже много; хóдите, прóсите, то один, то второй. Мне жалко вас. Будь возможность, я бы вас всех взял. Но ведь бардак. Средств нет. В штате только лишь мэтры, гордость лингвистики, исполины! Делай науку, доктором станешь - вот и посмотрим... Нет ставок, нет, старик! Злой остаточный принцип. Что я смеялся? Я ждал сенсации, что принёс ты мне докторскую к защите.
- Ищешь людей, я слышал. Я кандидат, есть опыт, знаю два языка...
Он встал смеясь. - Мне неважно, кто ты и где сейчас: референт из Госдумы, преподаватель, чин из минóбраза или бомж. Ты уже не лингвист. Ты им был, восемь лет назад. Восемь лет - это бездна. Это компьютеры от паршивеньких 'двушек' до, скажем, 'пентиум', технологии, в том числе и в лингвистике, новый стиль, проблематика, конъюнктура. Ты, старик, не на годы отстал - на эру!.. - Он положил в кейс файлы и взглянул опрозрачненным глазом не перестроечного прораба, а бизнесмена, стрижен под нуль почти.
Позабыв, что я здесь, дабы Бога испытывать и вот-вот буду сам богат, я повёл: - Мне нужда, старик... жизнь и смерть... Либо к Богу, либо мне к деньгам, вот как вопрос встал. Мы ведь дружили...
- Э! - улыбнулся он. - Не дави, старик, не прокатит!
Я уходил. Он морщился... Может, пах я чем? В коридоре я ждал его, чтоб опять просить, но, расслышав смех 'Марочки', ушагал в туалет вблизи, где лил грязную жидкость - знак разложения и, воюя с ширинкой, слушал болтавшего в коридоре Б. Б.:
- Был некто, прежде мелькал в НИИ... Ну, жердяй такой, и с костистым лицом... Забыл, как звать. Называю: старик, - и думаю: кто ты, чмо с лбом в наклейках? Это склероз, да?.. - Он удалился.
Точно у малого, мочевой мой пузырь вдруг сжался, криво облив пах. Я - к умывальнику. Слёзы, выступив, не текли, висели; я, их смыв, двинулся к двери 'ПромТехноИмпорт', сектор германских в давние годы, нынче 'ритейлер'. Здесь я работал... Ручка крутнулась. Весь интерьер был техно. Вскинулась дева жжёного цвета ('Даш, ты с Мальдивов?') в шортиках, чтоб подчёркивать сущность: типа, не Даша, офисный служащий, что умеет сканировать да висеть в 'Инстаграмме', а прежде чикса.
- Кто там? Входите.
Но я исчез уже... Коридорная, в рост, обивка - та же, сов. стиля. В нише у лестниц стыл бюст вождя. По-прежнему в кадках были цветы; на окнах - пыльные шторы... Вниз я шёл боком, левой ногой вперёд, приставляя вслед правую, - юйский шаг церемоний в древнем Китае, мною предпринятый, чтоб не чувствовать мокрого в ареале ширинки. Шёл я потерянный, потому что Бог вновь смолчал. Это значило: я мог действовать без оглядки на Бога? Что Ему я, не избранный?
Но Бог встрял-таки.
С НИИ выйдя и свернув вправо, я, испугавшись стылого ветра, принял вдруг влево, где был сверкающий 'мерседес' Б. Б. и один из создателей институтской коммерции (из юнцов с бодрой хваткою много лет назад). Смугл, высок, в модном бренде, он был красавец: тип древней расы, тип допотопных дней; о таких грезят дамы. Звался он Авель, из ассирийцев, - так, вроде, в паспорте. А и, может быть, вавилóнянин, египтянин либо аккадец, дивный потомок Нарам-Суэна, протосемит, образчик, с коего, - ладно ль, плохо, - слеплены люди. Я был в восторге: ибо отверженное зрит высшее. Во мне атомы встали в место, где им и надо быть, чтоб стать избранным. Я вдруг вник, что любить можно женщину, но томиться - только лишь Авелем, идеалом, сыном Адама, сделанным Богом! Я обомлел; пот выступил на лице, ладонях; сумка скользнула и чуть не выпала. Мне б уйти, а не лезть в соблазн, чтоб стать вровень! Вновь Бог прельщал меня и показывал, от чего бегу в Безбожие? Я приблизился, заслоняя ширинку, где было мокро.