Но я молчал уже, оттеснённый к раките в мартовской Квасовке, где костёр вырывал из тьмы на стволе блёклость красок 'Митя и Папа'... да, наклонённую эту 'П'... Штиль, тишь после бури, - плыть уже некуда, но и не на чем; я, растерзанный, на плаву лишь инстинктом... Нет больше личности; только маска... А вот про 'Савла', кой 'на рожон', - откуда? Вспомнилось, Кнорре-Пáсынков так обмолвился, обратясь ко мне: 'Вы, Савл Павлович...' Не обмолвился. Это Бог был. Он, после девок, влез в антиквара, чтоб запустить в меня этим 'Савлом', попросту, дериватом 'Саула', кто - царь Израиля... Но что общего? Рост? Пустячное. Что ещё? То, что гнал Саул сына, кой был безгрешен? Да, это ближе... Бог сверг Саула... Так, горячее... Был и Савл-Павел, полубезумный, Богом назначенный в Свои присные этим: 'Прёшь, на рожон, Савл?' Он-то и выдумал, что, мол, кто силён языками (в мой огород опять), а любви не имеет - тот медь звенящая; что, кто знает пророчества, и все тайны, и обладает всей верой, но без любви, - тот зря живёт; что, кто пусть и сожжёт себя (а я в пламени, у меня субфебрильный жар) без любви, - напрасно... Может быть... Но я ближних люблю. Безумно. Трудно сказать, как... И люблю первенца; ведь заспит мать ребёнка, но голосит потом... Да, люблю... Цель моя: обустроив всё, скрыться в Квасовку умереть там. Чтобы с ним рядом. Как ни растерзан я, как ни пуст, но внутри во мне нечто, должное в некий миг меня, где какой бы я ни был, выволочь - и отправить к раките около Лохны.
- Папа, ты плачешь?
- Выключи свет, сынок.
Мы остались с бра.
- Пап, скажи коней?
Я додумывал об ап. Павле, кой, звавшись Савлом, гнал вовсю христиан - и, в момент, обращён был звучным хозяйским: 'Прёшь на рожон, Савл?'... Я, как и он, дозрел. Но Савл стал христианином; я ж, обратно, бегу от них, доведённый до смерти гонивом про 'жизнь вечную', 'воскресение мертвых', 'лилии кольми паче', 'плачущих', 'не убий', 'род избранных', 'манну с неба', также про 'сикли, скот и рабов', про странное 'не заботьтесь, чтó есть и пить вам', также про 'малых сих, первых в царствии Божием', 'нищих духом', 'ушки игольные', 'возлюби врагов' и т. д. от нагорщины. Надо быть стойче к натискам, чтоб отбить их! Надо активничать, чтоб, случись, что я вдруг обращён, как Савл, - поздно было б и зря. Вот именно! Пусть мои выбирают: быть христианами или с Плутосом. Обеспечу им выбор не от нужды их, чтобы их вынудили лишенья, а от свободы, - так же, как Богу в полной свободе впало взять Савла именно по пути в Дамаск и ни днём (жертвой) ранее, да и к нам сойти не в эпоху Ельцения, а при Августе... И каков итог? И где 'врачество твари', коль без легенд про 'свет', озаривший мир? Тьма больных, как я, кто жизнь судит Христом, и только... Боже, так чтó Ты дал?!! Парадокс о зле одновременной службы Богу и сиклю и отделения Твоего от прочих ('кто не со Мною, тот супостат Мой'), вплоть до влезания Твоего меж близкими? Плюс загробие? Ход беспроигрышный. Но я спасся всё ж... ну, почти уже спасся - сиклями. Так зачем 'Савл' вдруг 'Павлом' стал? Ты надул его. Ты взял жалостью. Как мне девка та: мол, 'Исус за людин страдал'. О, Ты жалостью нас привлёк к Себе...
Но крест первый был - наш, имхо! Нас мытарили смерть и немощи! Нас гнела ярость избранных! Мы вопили в рыданиях! Мы брели под плетьми и висели на дыбах, резались, истязались, жглись в крематориях! Мы тонули в потопах, мёрли от моров, пухли от голода!
Наших мук было лес, когда Ты пришёл и нас смёл, вроде нет бед черней Твоих; наши - так себе. Ты взял жалостью. И меня возьмёшь: это я Тебе, а не Ты мне, я дарю милосердие! Я устал и хочу лишь свобод от Вас, Божья Троица... Ведь не я Тебе нужен, - брáтина; ибо Ты, Кто работаешь с плотью, явно по плоть пришёл. Но что плóтяней брáтины, где суть все Твои ценности: власть, имение, лавры, статусы?.. А пускай Ты ко мне - то ведь нет меня. Я промежник. Я не Квашнин культур по стандартам, не Квашнинштейн даже... но я невесть что. Я превращение из конкретного, я штрих в фазисе, я трансгрессия к небывалому! Ты хватал меня за нотации, что ведут к Тебе? Во мне нет таких. Я впредь волен! Не маяковый мне луч Твой! Я - в тьме безмолвия ярче 'света', чем Ты считал Себя в славе Троиц! Ты меня гробил - но сгинешь Сам, клянусь. Ты сводил всю плоть в дух - но, клянусь, уплотнился лишь, прикипел к плоти намертво; блеск Твоих парадигм крыт пáтиной! Ты во власти ТОГО, ЧЕМ властвовал, и с ЕГО возглашением жди конец Свой... Есть что-то Тёмное (знал и Рóзанов), что запнёт Тебя...
То есть Ты мне стал - ты!
Есть БОЛЬШЕЕ, чем весь ты в твоей тройке, застившей виды, сведшей нас в символ!
На твою ценность чую СВЕРХЦЕННОСТЬ!
Каждый адепт твой - менее, чем он мог бы быть без тебя. Ты - свеча в свете солнц и червяк в горé! Всё твоё и превратно, и мелко перед ГРЯДУЩИМ! Скоро уж... А пока в евхаристии, то есть в 'естине', а не в 'истине', да-да, в пиршестве, на котором ты плоть ешь, я обожрусь её, дабы мне стать как ты, и в себе - покажу тебя. Все покажем: я и вся нация! Будем жрать и пускать дух сытости. Сытый дух, знай, и есть ДУХ! Я весь народ попру от свечи твоей во СВЕТ ИСТИННЫЙ! Уж сыграем мы, но не как притворялись, что плоть ничто нам. Днесь мы сыграем, что возлюбили плоть. Ты в нас словом - мы в тебя гласом чревного ДУХА, КОЙ впредь и есть наш БОГ! Мы начнём плоть обуживать! Мы покажем, как её пользовать, - содрогнёшься! - как показали до этого, когда мы презирали плоть. Ради ИСТИНЫ и покажем!
- Карий ведь?
- Что?
- У деда, у Заговеева, мерин каряй, пап?
- Мерин каряй, да, - согласился я, ёрзнув в кресле, и произнёс (сбить лезшее изнутри... нет, выблевать): - Я есмь раб Бога Живага, ипостась Его нося и, гласом силы Своея, седя одесну престола величествие высоких!
Сын засмеялся.
Ника явилась, вышла к роялю, тронула крышку.
- Был звонок из налоговой...
- Ника, - встрял я. - Довольно. Прибыли нет, де факто. Всё, мы банкроты.
- Бизнес кормил нас... - Ника смотрела, как пятилетний сын двигал монстрами, именуя их 'ипостасями', 'захвораями' и 'даяху'. Дёрнулись губы. - Мы ведь старались, да?
Я не ждал слёз по фирме, бывшей лишь тягостью на живых наших судьбах. А она плакала... Обособленность рук, головы её, ног, ступней беспокоила. Чем всё держится? Как бы всё не распалось. Это предвидя, Ника смотрела в глаза мне, чтоб отражаться в них как обычная просто женщина. Ей важны связи с миром при произвольном, неуправляемом рыске психики после гибели первенца. Может быть, и она, как я, в превышающем свет СУМРАКЕ?.. Мир терял её. Чтоб сдержать распад, надо видеть в ней внешнее, чтоб его укрепить... И из тьмы её психики я вернулся в реальность.
- Мы, - произнёс я, - мы оптимисты?
- Да, - улыбнулась. - Именно... Но ведь если бы Марка... ты говорил уже... Но я думала... Милый, мы ведь должны ему?
- Он простит. Будь иное, будь кредит в банке либо от частника, с нас бы взяли долг силой. Хоть бы квартирою... - Я раскрыл алгоритм, кой пять лет назад был единственным и кой Ника не знала. - Нас бы заставили... - (Принуждением, осознал я, нас бы заставили; а любовь не смогла. Я сходно вник, что любовь, зло, добро и пр. мелочно перед ТЕМ, ЧТО будет, так как сегодня Бог обращён мной в выблевок).
Её пальцы дрожали, длинные и с обломанным ногтем из-за возни с товаром. - Наши в горах уже... - она молвила.
- Где?
- В Чечне.
Сын включил телевизор. Мы наблюдали: носятся танки, хлопают пушки, бродят солдаты, а вертолёты брызжут ракетами. Сообщили: взяты аулы... место, я понял, где был наш первенец.
- Милый, денег нет.
- Всё изменится.
- Мы бездельничаем, как камни.
- Якобы, не течёт под них? - возбудился я. - О, случается, что течёт... Течёт!
Говорить!!! - вдруг открылось мне. Мой трёп - с Квасовки, как обрушились муки. Ибо молчать есть рабствовать и внимать всяким-яким, 'слушаю - повинуюсь', то бишь давать всем им класть в меня. Мы у-словные, мы из слов. Мы словные. Что, смешно? Но, когда смерть близка, а причина - что ты (весь!) в месиве из идей, норм, принципов, догм, понятий, давящих жизнь в тебе, чтоб растить свои планы, то не смешно уже. Выход мне - вопиять в необузданной и безудержной, самому себе тошной, может быть, глоссолáлии, чтоб бессмыслицей заболтать их, вбитые смыслы. Я - сыт, наслушался! Мне вещать пора, и пусть слушают. Я актив - все пассив. Я субъект - все объекты. Я штамп - все оттиски. А сарказм, что коса найдёт камень-де и меня заболтают... Фиг, нате мой пример: мир духовностей (с Нилом Сорским, Мусоргским, Глинкой, Пушкиным, Достоевским, Бердяевым) одолел ли трёп Сталина, а теперь и Гаранта? Вовсе нет! Наш язык не под Пушкина, а Гаранта, кто бы он ни был. Даже и Ксюша кроет 'духовности' и их пере-барматывает. Вот она в СМИ царицей - где же 'духовности'? Её блог с дерьмом зачитали до дыр, - а Сорского?.. Моралист здесь подметит, что префикс 'пере-' чреват весьма; лучше 'за-' - 'за-барматывать', чтоб не сделалось, будто я пик 'духовностей' обкорнал. В сём случае его мэтры, будь вместо 'за-' вдруг 'пере-', словно врут пошлости, а не рыкают мáксимы. (Моралист ладил вставить в текст 'истины', но я смёл моим 'мáксимы'. Я сказал что сказал; говорить буду я! все слушают, все объект и наждак, о который я избываю ложь!). Как раз эти 'духовности' и неистинны, как раз мэтры и забарматывают, что выше их, то есть истину, как и пыжились златоусты всех веков и народов, что выводили, мол, 'из тьмы к свету'. С резвостью, с коей в тысяча девятьсот семнадцатом от рождения 'Логоса' (а Христа! Он ведь 'слово бе'!) в петербургских дворцах беднота клала в вазы, даже и в севрские, златоусты активнейше клали в нас, пусть сказано: разум умных отвергну и погублю мудрь мудрых... Вот я и думаю: а не есть ли там важное нам, за словом? Вдруг там что нужно? Да не препона ли слово нам как прогон меж началом истории и концом её - с тем, что всё имитация? Уж не с умыслом ли оно между нами и тем, ПРОЛОГОВЫМ? Не томят ли нас с умыслом (ха!) в у-словности златоусты?! А - не даваться! Нам они слово - мы в ответ тысячу. Победим, словомать твою!!