- Кто?
'А Мутин... - голос зевнул. - Гэбэшник, Гогин охранник. Он магот. Кабы мы не крещёные, ухи жёнке бы срезали хоть на Мальте... Слышь, Гогу грохаем, будешь стариться без дружка. Вник? Пусть он общается'.
- С кем, с Закваскиным? - поспешил я.
'С ним! - голос щерился. - Через день звоню, ты мне 'да'; ну, как в армии... Я шутю, братан! Если 'нет' - то мы Гогу... Это, получится, ты дружка сгубил... Уговаривай, раз доцент. Хуйбай!' - Трубка брякнулась.
Я набрал номер Мутина, с кем знакомился в Чапово и у Марки в пентхаусе.
- Был звонок. Урки, явно Закваскина...
'Вы не дома?'
- Я? дома.
Мутин прервал связь... Вдруг звонок и рассчитан, чтоб я трубил о нём и чтоб Мутин сменил план, как уркам нужно? Значит, нормально, что он прервал связь... Я начал думать. Из слов я выпал по взглядам нравственного (ха!) свойства, ибо у слов есть трюк для умников, что не как бы глобальная в мире фальшь, но местная, то есть кое-где. Я пробыв в оппозиции к кое-где, лишь теперь постиг, после Квасовки - да вот час назад! - что не кое-где, но и всё мираж, бутафория. Никудышный, смрадное нечто, я внял тому, кем был бы, не порчен словом, не вязни в смыслах. То архетип шевельнул меня! А ведь я чуть не сверзился, когда сын сказал, что не хочет быть мёртвым. Я сполз в у-словность, в апофеоз её в 33 году Р. Х., где, сожравши жизнь и попав в тупик, ибо жрать больше нечего, слово взвыло о 'вечной' якобы жизни. Как я размяк, вибрировал, обещая: сын, будешь вечно, если захочешь!.. Тут как тут логос: что, алчешь вечности? а тогда, чмо, словá блюди, - вот что логос втемяшивал. И я влип почти... но добавил ведь? я добавил 'если захочешь'? Да, я добавил. Ибо почувствовал смрад приманки. Ибо я вникнул, что слово влезло меж нас и вечностью: мол, оно и любовь, и истина - и плюс вечность вдруг, чем сочли Христа. Но тогда монопенисно - 'словом' звать изначальный мир, то есть истинный, или 'сей мир'. Вдруг 'слово' именно что и есть 'ОНО': первозданность, и донность, и изначалие? Слово, значит, первично и слову следуем? Что же большее, с чем сие слово в тяжбе и что стесняет? Чтó бьётся логосом? Почему ОНО, будь оно всё ж не слово, - зло, как врёт логос? Где, где свидетельства зла ЕГО? А их нет! Есть лишь библия как палач ОНО, где всё зло генерирует пря словес с ОНО, что немотствует (акцентирую: не борьба, а вот именно пря, возня). Слово есть не ОНО ничуть! Слово - рак в ОНО, а ОНО есть ОНО и ВСЕИСТИНА! И не лгал я: сын не умрёт. Он - в истине. Значит, вечен он, как и тот мой сын, в Квасовке. Мы мертвы только в слове по его мнению, на какое начхать!
Звонки в дверь... Ведаю, кто там... Быстро одевшись (свитер и брюки), вышел в прихожую. Мутин был в прежней куртке и в той же кепке, точно как в Чапово на заводе, быстрый, нахохленный, худощавый.
- Я прекратил связь. Так было нужно. Здравствуйте, Береника Сергеевна, - он добавил.
Та удивилась. - Я вас не знаю.
- Мутин... - смущался он перед длинной и возносимой будто бы женщиной. Он стал смугл. И я понял, смуглость - от нервности.
Лифтом съехали; он открыл, что прервал связь из-за 'прослушки'.
- Бросьте!
- Нет, жизнь сложней, чем кажется, - возразил он. - И нам нельзя стоять. Погуляем.
Шли к Карнавальной: он - руки в куртке, действуя шириной двух брючин, словно как циркулем. Вслед за чем он поймал такси, чтоб доехать к метро, шепнув: - Раз нет слежки, я контролирую лишь передний план, так как либо действительно чисто, либо враг опытен.
Помещение, с потолочным бра, с пятью столиками к одной стене и с пятью к оппозитной, встретило стойкой с кеглями пива. Наш конец был с лепниною по стене трёх мельниц и водопада - кажимость, как сам мир вокруг. Рядом выла компания в брюках, в белых рубашках: клерков? госслужащих? адвокато-юристов? офис-планктона?.. Как там ещё их? Я в мешковатом тряпье, стареющий, и попутчик мой, сорока лет, сумрачный, составляли контраст им. Мутин, сев (как был, в куртке, разве что кепку сняв), повернулся к ним с просьбой, чтоб 'не кричали'.
- Шли бы вы к чёрту, друг! - отрубил один.
- Я прошу.
- Да? - Ответ был под юмор, что 'пидор просит'.
Нам принесли чай; выпили; я сказал о звонке.
Он буркнул. - Ожили... Дело в том, что объект, извиняюсь, вылететь назначался в Москву, вчера. Вылет был - но сегодня, и не в Москву, нет... - Он взглянул на часы. - Что, думали, вы звоните нам и мы бегаем, а они нас пасут? Ошиблись. Урки есть урки.
- Маркин, - давил я, - должен знать. Я скажу ему, позже. Я хочу помирить их; мне выпал случай... И о Бухаеве. Был боксёр, нынче деятель. Я подслушал, как силовик его - хам - болтал. Состоялся обмен: мол, Чапово подбирает Бухай; а в Митрове он с Закваскиным травит Маркина, наезжая на бизнес, как выражаются. Вот такой план... Что же, помог Бухай?
Мутин хохлился. - Разнесли завод, как и в Чапово. Ситуация... - Он мотнул плечом (я увидел чернь рукоятки). - Но мы стараемся. Мы к Закваскину роем: где, с кем встречается; подкупили шестёрку... Он бандит-профи, он не играет. Ваш шаг не мудр - мирить... Вы лингвист? Я давно уже в органах... Примирение? Это мразь. Дружба с ними не дружба. Их бы... Давить их... - Смуглый, у блюдца, палец подёрнулся; Мутин сжал кулак.
- А, пальба! - возгласил я. - Действие силой! Роете? подкупаете люд Закваскина? Вы у Маркина с целью; он подбивает вас на врагов. Решились? Но вы же профи, вы понимаете: сколь ни есть вас... А, будем честными, вас не может быть много: вы и сам Маркин, вот и вся группа. Этого мало. Новых наймёте? Но тогда вам и их убрать. Вы на это способны? Станете урками? Вряд ли. И, в результате, вас будет двое; их же десятки, этих бандитов. Всё это значит, вы безрассудны. Вас уничтожат. Точно клопов, Андрей.
Он нахмурился.
- Между двух ОПэГэ - вдвоём с пистолетами? - гнул я. - Метко стреляете? Но шестёрка, купленный вами, - вдруг провокация? Ваш Закваскин не глуп отнюдь. Он матёрый волк с уголовным чутьём. Простите, вы заблуждаетесь, как не спец. Увидите, дилетантская эта ваша затея не принесёт удач и провалится.
Он обиделся. - Дилетантская?
Я, вскочив, убежал в WC, где блевал и давил кнопку спуска, чтоб грязь неслась в ОНО, к добытийности, как гонец, что вот-вот буду сам там... В слове ль бессмертие, как болтал Христос, что он 'Жизнь', дескать, 'вечная', завлекая нас тем, что имеется без него, пардон, и что в истине как одно из бесчисленных её свойств? Прах - в прах и вернёшься, вот что есть вечность. Сей путь нам дан с начал. Потому я, на корточках у жерла в Пролог, рвотой мчу туда! Вечность зрит меня! Для неё я свой, чаемый, посылающий весть возврата! Я в полной связи с ней, хоть пока в фальши слов. Отважусь, взмахну рукой, фальшь рассею - и в вечность... Нет, ещё рано, надо своим помочь... Встав с трудом, подбредя к умывальнику, я, смочив лицо, встретил Мутина - за своей спиной в зеркале.
- Вы?
- Да, я. Ваш охранник сегодня.
- Бросьте!
- Смех неуместен, Павел Михайлович. Вы не поняли, что и вас пасут, раз звонят вам? И... глупо шутите. Вы не знаете... Дилетант?
Дверь хлопнула; взялся клерк из тех. - Извиняюсь, кто просят. Я тут пивко пустить... Вы друг друга тут прóсите?
Мутин в зеркале вдруг пропал; тень сунула клерку в рот пистолет. - Заткнись, магот!!
Клерк пустил мочу и осел.
Мы вышли и шли по улице в полумраке мимо прохожих.
- Вновь 'магот'? Телефонный тот, - я припомнил, - звал вас Маготом.
Мутин застыл. - Не знаете обо мне... Советовать... - Он стоял и смотрел вбок. - Я был спецназом. Вам не по нраву, и вы - советовать? Я мудила? только б стрелялки? Друг ваш всё правильно: в брюхо вилами и... мочить всех! Он не купил меня; это я хотел. Он меня разгадал лишь. Некогда я как вы считал, - потому и Магот. Чтоб знали... Слушайте, как бывает, коль по-гуманному... Потому и Магот. А урки... Ждут, я и впредь Магот? - бормотал он. - С Мальтой ошиблись - так же и дальше! Пусть обосрутся... Кем был, сказать вам?
Был кагэбистом, посланным в Зап. Германию. Жил вне родины, но её интересами, - как писали шаблонами, - на переднем краю обороны; пару раз плакал, сев в пивной и слюня образ родины и любимой в России, чтоб питать жертвенность, принося на алтарь долга, чести, достоинства свою жизнь патриота, сходно чекиста. Он верил в истинность коммунизма и возрастающей роли партии, - плюс на Западе были тьмы модных шмоток, кроме идейщины. Логос вдруг и зашиб его. Шла пора 'новых мышлений'. ГДР намечали сдать на строительство неполярного мира; но инфа вырвалась преждевременно. Час проверки ударил, родина звала к подвигу, чтоб, прикончив писаку, стопнуть паблисити в подтверждение факта, что даже благо есть благо в срок, не раньше, и что 'добро' переводят в 'зло' или в пакость нужной трактовкой. Предполагалось вызвать цель в рамках торга сенсацией, убедиться: такой-то? - и ликвидировать. Личность звали Магот, писака. Встреча, улыбка, чтоб спрятать чувство к классовому врагу, с вопросом: 'Вы, герр Магот?' - нажатие... При успехе - чин, орден, резидентура... Были два прецедента (о ликвидации Уэйнхарда в Глазго в семьдесят пятом и ликвидации год назад Абэ в Иокогаме). План очень чёток: сквер и помощники, он в неяркой одежде, с дружеским и открытым лицом шагает, 'Вы герр Магот?'... бах! выстрел... он мчит к машине, едет прочь... с потемневшим лицом своим. Смуглость - рок его, обнажавший интимное; волновался - смуглел, за что звали 'Малайцем'... Час пришёл, подстраховка расставилась... Дело станет пособием ('Ликвидация К. Магота...'), будут по Мутину обучать спецов выполнению долга... Встретив цель, он хотел спросить: 'Герр Магот?'... И вдруг что-то в нём ожило; он застыл перед жертвой, видя облитые тёмной кровью инструкции, только выдал: 'Магот...'