Стиль её - алогичности.
- Родословие - путь к источнику, - произнёс я. - Он давал деньги... - и я помедлил. Ника не двигалась, сидя вектором ног к столу, а плечами ко мне. - Не продал. Дом я не продал. Я туда еду.
- Нам за квартиру счёт.
- Деньги есть. Взял у Шмыгова. Мы оплатим счёт.
- Он звонил. После Вера звонила... Кто она? Шмыгов так волновался. Про бандитизм сказал, дал совет запирать дверь. Что с ним случилось?
Я осмотрел замок. Шмыгов прав. Миллион почти в антресолях, где в сумке брáтина.
- Так четверг? - я спросил вдруг. - Пятница? Что сегодня?.. Будет ребёнок, ты мне сказала? Ника, не может быть!.. Села скрученною... Сядь прямо!
Вся она повернулась... И я к ней прянул... Был миг, казалось, что я стал волен, а смертоносный, даденный мне недуг, как частный, так и всеобщий, - раковость словной нашей культуры, в кою нас выдуло, - содран в райских вратах и вот-вот я пробьюсь в эдем!.. Я постиг: Ника тает, вся почти плазма, коя сжигает ложь, а 'Квашнин' во мне меркнет и я прорвусь-таки, чтобы сгинули брáтина, и мой рак, и вообще обман мира - мира по логосу. О, ключ прост: началось от Адама и его Евы, общества пары, - ими и кончится, их слиянием... Миг приблизился... Но вдруг выплыли Мутин, Верочка... и Закваскин, и Родион в коляске, и рвота в баре, коя, мол, узы с истинным ДОННЫМ, и словоборчество, и оргазм, открывающий-де эдем, и Ника... даже и Авель, виденный у Б. Б.: сей Авель, стильный красавец и бизнесмен к тому ж, идол женщин... И я почувствовал, что с ума схожу. Ника в свете от окон... млечные бёдра... Ника ждала меня... а я вновь влеком в симулякры, где безработный и хворый лузер мнит вместить невместимое... Телефон звонит? Кстати. Вроде звонок виной... Нет, зачем; не хочу лжи. Пусть Ника чувствует: не могу - не физически не могу, а донным... Что, не понятно вам? Мне плевать! Я вещаю - вы слушайте, будь вы самым добрейшим добрым добром... каковое преступное как убийца эдема! Я нынче Бог для вас!.. Ишь, как прежний вознёсся, гаркая fiat ! Выболтал мир вокруг, но меня не прикончил этим вот fiat?! Что, непластична плоть? не трещит под словами? А как я первый, кто их воспринял без риз святыни, сходно без трепета, но как нечто превратное, заголённое откровеннейшим 'декалог' ?.. Словá всего! Десять логосов! И вот это был Бог?! Взять Нику: гладкая кожа, кожа шелкóвая - в этом страсть слова к гладкому и шелкóвому. Всем положено быть шелкóвыми. Слову нравится тишь да гладь да шелкóвистость. Всех негладких, как допотопных, - как не отёсанных, дескать, логосом, - обходили; вид их и вымер. Мы изначальному с его истиной изменили пристрастием к облицованным словом. С женщины сделали - бионическую лже-плоть, симметрию, гладкость, чтоб не пораниться, хотя в том, что негладко, - истина. Лишь в безумии, что даёт оргазм, когда мы в нём не ведаем форм и ценностей, но единственно рай, - мы в истине, коя полное вне пространства-времени счастье! Женщина на спине, вздев ногу, вся в ладных статях, как Афродита, - это иллюзия. Я начну возврат от искусственных современных тел - к первозданному, потому и прекрасному, что зрел в Еве Адам. От словного к БЕЗ-У-СЛОВНОМУ!.. Авраам ввёл бога - мной начнётся попятный путь. Авраам отец множеств, я же - ЕДИНОГО. Φεύγωμεν δή φίλην είς πατρίδα! Прянем в Праматерь! в Вечную Женственность!.. Я был в странном наитии; я постиг, что она-то и есть ОНО! Ведь кому, коль не мне как 'пустому пространству', и достигать корней? Ведь 'блажен нищий духом'!.. Встал к телефону. Это был Шмыгов.
'Чёрт!! Что и кто?!.. Ника? Кто у вас?!'
- Никого, - объяснил я. (Шмыгов - сообщник. Логос хоть сунулся в нём на Трубной, но он помог мне).
'Рад, dear, слышать! Я три часа звоню!! Всё в порядке?'
- Всё.
'Dear, ладно. Будь начеку... И, помни, я вам хочу лишь счастья, вам с Береникой... Ты не поверишь, как я ценю тебя! У тебя ведь там ценность!'
- Феликс, - прервал я. - Не беспокойся. Здесь страж под окнами.
Трубка взвыла: 'Страж?! ЧТО за страж?!'
- Гость.
'Кто?! КАК гость?! Гость и вдруг в ночь?! заЧЕМ?! Гость не раньше не позже?! Я умоляю: двери припри, хоть тумбочкой! Он с машиной?.. ВСЁ!! Умысел!! Ты не знаешь людей, не ЗНАешь! Люди ужасны!!'
- Он здесь случайно и по своим делам.
Шмыгов щёлкнул вдруг (зажигалкой; я звук расслышал). 'Рубль, коль не спрятан, - общий, - он продолжал ныть. - А я нетрезв, сэр. В ЖУТком напряге! Вспомнится Пáсынков - и трясёт, чёрт... Завтра кошмар с утра; мне к клиентам, к очень влиятельным... Улучшается, брешут СМИ... Улучшаются их счета, fuck!... Я, - он хехекнул, - я, сэр, к тебе наймусь... Вот, смотрю иллюстрованный гид Британии, Сент Джонс Вуд, Челси, Виндзоры... Кто-то с Виндзором - я с Калерием. Кой чёрт так получилось? Мог ведь найти себе. И была ведь - элегия! без капризов! Дай ей конфет лишь... Ты не поймешь, сэр. Ты не Набоков. Он пусть тома писал, тронуло это - страсть по нимфетке. В этом нам всем нужда! Жизнь, сэр, в девочках и в их девственном. Знаешь, в Бельгии... я там жил с одной, но вернулся. К русским вагинам... Ей теперь двадцать... Элисон... Я бы умер с ней!.. Wow, сперва они рай, эдем... и вдруг бабы корыстные... В них душа моя, в девочках. Может быть, я без них был бы Гейтс, а на них я растратился... О, как знаю их! Верь, тогда я бы сдох с ней, с тою нимфеткой. Рай была! А потом они взрослые... Да. Такой вот твой Шмыгов, нет мне иных путей... Я исПОРчен, в них моё сердце... Страшно!.. А как конец? Не вынесу... Ты прости и... без личностей. Только я... я, твой Шмыгов... Завтра ты дома?'
- Нет.
'Это плохо'.
- Мне нужно ехать, именно завтра. Но ничего, мы встретимся. Позже.
'Чёрт... - он похмыкал. - Будет нам... Ну, пока, dear, всё. Увидимся...'
В дверь звонок. Преминув (во мне логика рвётся) остерегаться, я, сочтя что - Магнатик, чтоб в туалет; забыв всё, хоть Шмыгов только что исступлялся, я отворил дверь. Не было ни Магнатика, ни каких-либо урок и ни других убийц. Только - Анечка. Я признал по ногам - стройным длинным субтильным, стянутым джинсами, под которыми бутсы толстой подошвы, этакий их апломб (доводят, что, мол, устойчивы в свистоплясе реальности?). Голова её висла, но вдруг хихикнула, голубые глаза расплылись, губы кривились пьяной издёвкой.
- Пайи Михайиить... - Она сверзилась в дверь. - Каккого!!! - вздумала в крик, но сникла: - Здастуйте, бáбука! Венерика Сегреевна! Васс - люблю!.. Охх, люблю!! Обнимашшечки?
Я теснил её в кухню, мысля, что глоссолалия превратит её речь в невнятицу и она не откроет, что я сказал ей, помню, про первенца. Ника шла к нам. Анечку я ткнул в угол (где два часа назад гость из Тулы пил пиалý с 'корнями', а после водку), сам же в заслон стоял, чтобы смысл её речи гас во мне, не прорвавшись до Ники. Судорогой рвало горло.
Анечка спела: - Бáбука! Вы хо-óшая!
Вякнет - в лоб её. Се ещё одна, в ком словá теперь не учить меня, а - судить пришли. Словоборчество в рукопашную? Я готов был с плеча рубить. Хвор да хил, но кулак всё ж квашнинский!
Гостья зевнула. - Зáете?.. Чё он нам, Вереника Сегревна? Он нам всё себя?! - Она с грохотом встала. - Пáел Михайии, да какое вы ппáво! Зáете, от кого бы другого!.. Ссделали? Ну и... Лучче с Ахматом мне... Это мáмока, жаллко, вам доверялла и разовáривала, как вы что человек... Вы óрботень! Врал нам: денюх дам!.. Вместо Мити?.. Денюхх вы накоппили?! - Гостья свалилась.
Я её поднял.
- Что с ней? - Ника спросила.
- Здессь я! - дёрнулась Анечка.
Я почувствовал, что-то близится, - по тому, как она замерла и обвисла вдруг и руками и волосом, чтоб, собрав и вместив в поворот к нам все свои силы, пакостно выдать: - Этот вот óбротень Митю сдалл! Он сберёк свои деньгги! Он ссэкономил, мне ддаёт... Не хочу... Я... я всё сскажу! Он молчал. А мы Митю спассли бы... Я... в ттуулет я!! Где у васс?
На бедре потеплело; я потащил её, под вытьё, что 'пи-пи я ссучайно', в ванную. А потом я отвёз её, хотя чувствовал, что естественней призреть на ночь. Но я отвёз её в старой 'ниве'. Логос, кой сбила в ней тихая, мне союзная плоть, ожить мог, и я увёз его. Всё же тень он оставил, чуялось в Нике, шившей сашé: видно, новое будет эхом визита. Значились 'Зубки Мити', 'Крымское лето', 'Моцарт', 'Весть об Антоне'. Были не радостные и горькие. Эта будет - 'Скандал'? 'Бред Анечки'? Вспомнив Шмыгова, про совет его, я побрёл глянуть дверь. Закрыта... Что же со Шмыговым? У него была девочка, он сболтнул спьяна?.. Впрочем, пьян был он с Трубной, после оправился; но опять нетрезв. Поражённый, что мой антик так дорог, он стал терзаться, что не ценил вещь раньше, но свелось к девочке, кою он, мол, имел: Джейн, Сью - без разницы. С нею 'рай', восклицал он... Я рвался в рай, но с Никой. Не получилось... В чём же причина? Шмыгов мне дал понять: не невинная! Хоть в ней много от рая, но в ней и словь сидит; сублимирует не столь бурно, не как невинная, каковая сама ещё там вполне, куда тщусь я с порченной женщиной... Значит, есть-таки путь в Пролог? Но нет девочки?.. Будет! Надо лишь - чтоб не секс был, но сублимация. Неудача - конец мне. Non repetatur ! Не для растления.