- Помощь? - вспомнил я. - Кто просил помощь?
Я против словного как культурного; захоти помочиться кто, сочту ханжеством, если он (она) прячется, подчеркнув тем искусственность и мораль свою как сакральное: мол, я жру, в результате есть кал, пардон, это низменно; но я делаю, чтобы думали, что его как бы нет, дерьма, что я вовсе не плоть, друзья, но природы возвышенной... Как раз низменно из эдемских чуд (для добра-де, разумно, очень культурно, гастрономически в высшей степени мозговых затей) приготовить убоину и сожрать её, жизнь сведя к дефекации. Жуток быт как жор жизни и выброс мёртвого. Нужен фиговый лист на рот... Я, поднявшись, пустив струю, наблюдал, как снег тает... Я хотел, дабы здесь была вся Европа в образе немки с чёрными и живыми глазами (знать, иудейскими), чтоб отпраздновать обсыкание плотоядной библейщины и все пакостной слови!
- Ты еле ходишь... После, Михайлович, - Заговеев вздыхал. - Расходются. - Он кивнул к дальней церкви. - Ри-кон-струируют. Но - потом... У них всё потом: коммунизм потом, людям честь потом и вся жизнь потом. А как счас - то всё им. Счас - ты им давай. Вот как скажут: счас вам, народу, - я и поверю... Значит, Михайлович, я всё сам.
- Что сам?
- Шапку нá... - Заговеев всучил мне шапку-ушанку. - Чтоб не замёрз ты... Марью-то. Из-под маршала вырыть, мне чтоб в усадьбу... Что ей тут, под Закваскиным-дедом? К фене-едрене, пёс!.. - Заговеев курнул. - Всё им всегда... А не верится, что они были ваши. Ну, крепостные.
- Были; у предков. Может, мы родичи.
- Во-во-во... Дак я сам, - Заговеев старательно, глубоко потянулся из папиросы, - вырою.
- Почва лёд.
- Под Закваскиным ей тут... Давлена этим псом, идрит... У меня бы в усадьбе ей...
- Ты поможешь? - бросил я Марке.
В ходе войны с 'сим миром' как с миром слов, прах женщины, измождённой селянки, я хотел возвеличить, вытащив из-под символа: я хотел чтить в ней Еву, - лучшую, чем Адам (Аврам), так как если он первенствует, в лад библии, рай предав, то рай в Еве, косной, отсталой против Адама, меньше у-словной, кто стала истинней, когда словная шелуха её форм развеялась и открылся вдруг архетип, за которым впредь ни греха первородного, ни пространства, ни времени.
Заговеев умчал во Флавск 'за Мишаткою'; мы сидели в избе его... Свет наладили, и он тускло лучился, всю силу тока брали Закваскины. Выходя во двор, мы за тополем, на другом дворе, наблюдали прожектор, слышали шлягеры из самой избы и из джипа, где спал один качок, а второй (при Серёне с Виталей, местных шестёрках деда-Закваскина) проверял снегоход. Ветер нёс вонь бензина. В пойме порою громко орали там 'кайфовавшие' остальные. Виделся дом мой. Быть там мне значило - бегство к речке, вниз, под ракиту, где ждал мой первенец; я почувствовал боль его... Кардамоновый Марка, - в бедности с хламом, с пыльными стенами, с проржавелой кроватью и со столом у окон, - пас телевизор, сидя на стуле. Он, плечом к спинке, выставив туфли, был в кинофабулах. Он дремал? Уточнял свою миссию? Думал ли, что я стал непонятным и моё словоборчество обрело вид странный? Или он думал о своей дочери (неродной ему) и жене, им спасённых от мрази, дом коей рядом (мразь пока в Флавске на презентации)? Размышлял, что есть шанс пристрелить врага... кто и сам скор, так что жди выстрела сквозь две рамы под алиби, что Закваскин в тот миг был с мэром. Киллеры кто? Те в пойме, что хлещут водку под блатной говор? Кто под попсу спит в джипе? Или кто в городе, 'отлучился'? Или кто ждёт в полях и нас видит сквозь оптику?.. Я все окна завесил.
- В общем... - Я стал близ печки, чтоб, над спиной его, видеть блеск золотого кольца на гвоздике, вбитом в тёмную балку. - В общем, не кончилось, Марка, библией - фактом, дескать, истории, а по мне, то историей в существе. Не кончилось! И вы в деле, ибо мы дышим. Вот как мертвец пойдёт окончательный - и придёт конец. И всё ваша вина... Я брежу? То есть тебе иудейский взгляд - он же взгляд исторический - значит? А мой не значит? А вне истории что, пустоты? Нет, там и есть Жизнь! Вы извратили рай, опустив его в 'мир сей', в лживый театр, где муки. Нам впору 'бей!' выть и сокрушать вас. Нам восставать пора. Вам от нас лишь погромы - нам от вас революции, войны, казни, коллапсы, где нас терзают, чтоб поить кровью лживые смыслы, гнусные планы ваших теорий мироустройства... - Я видел сивый маркин затылок, и это злило. Он притворялся, будто не слышит; он эксклюзивно пах кардамоном. - Я впредь не русский и не Квашнин! - я вскрикнул. - Я стал иной, поверь. Что дано тебе в генах, мне - озарением. И я понял: вы нас боитесь. Где промельк истины, вот как этот Октябрь в семнадцатом; где встаёт первозданное, вот как полчища в чёрном, что жгли Пальмиру, - там вы с трактовками: ИГИЛизм, коммунизм да фашизм и всё злое у них, а у нас, дескать, Яхве, старец учительный, и невинный Христос. Что век назад презиралось, вашим стараньем нынче стандарты правильных мыслей, чувств и поступков... Знаешь, любя тебя, я прощаю психушку, - громко я хмыкнул. - Ты меня сдать хотел? Я прощаю. Но ты не друг мне. Ты, Марка, - логосов... Что Аврам ваш содеял? А - бытие для вас, где вы главные. Вспомни библию, 'Бытие'. Там проект ваш.
- Что душа? - Он следил экран и курил. - В свете слов твоих о словах?
- Надули вы всех с душою! - сразу же взвился я. - Да ей грош цена! Сколько чахнет, гибнет и гробится при всеобщем зевке 'душевных', но на ток-шоу пафос трепологов: ах, душа! А на деле банальщина, так себе. Вон, везде труп на трупе, бедная сирость, и я не вижу, чтобы страдали власти и церковь. Но ради фразы - ценность-бесценность! самое-самое! Пока, ясно, вы не пошлёте гибнуть за смыслы эту вот душу. Ладят 'Юнармию', хитрованы, учат с пелёнок самопожертвию; скрытый смысл же таков: вы в дерьме всю жизнь и от вас толку нуль; так подохните для идей, кои суть мы на троне, ибо мы истина!.. Ни черта вы не истина, а вы фальшь одна! 'Слово' - свет-де? Но, Марка, в слове 'свет' есть 'тьма' в истине. Что 'тьма' нынче - будет 'свет' завтра, ты это знаешь... В 'свете' слов божьих, квакают, шла душа... А куда? В 'сикли, скот и рабы' шла! А больше в гроб шла, в дырку от бублика! - Я умолк; я озябнул, хоть и был потный. - Ваш плод - 'сей мир' вокруг, абрамовичи, нищие, грабежи, войны, ненависть, кровь и ложь... А другой плод приехал... - Сквозь занавески я видел фары. - Было что? Истина, Жизнь была. А потом пришло слово. А слово вы ввели. И пошла быть история, век Аврама, кто нас вогнал в слова, сочинив свои домыслы... - Я расслышал шум розвальней. - Искупи своих! Когда дал твой народ путь в ложь и когда массы посланных в ложь вас бьют, - то, ответь-ка мне: холокост ваш тождествен полному геноциду нас? Мнят, вина, что Христа вы распяли, но не вникают, что, заманив к Христу, сами вы не пошли вслед, что вам терпимее холокост, чем сгинуть, и что награда вам - 'мир сей', нами оставленный. Я поверг бы вас, для чего нужно время; но я близ смерти... Марка, спаси меня - не врачами, кои бы резали, а уж логос убьёт меня их рукой. Где путь в рай? - Я шагнул к нему потный. - Дай мне стежок в рай! Ты ведь путь знаешь?
Он лишь сутулился и кивнул.
- Скрепим союз! Но не клятвами! Наш союз будет: я, словом сожранный, но и ты, Марка. - Я его тронул. - Мы с тобой вовне смыслов, мы суть одно впредь! Cлово старается, ты свидетель: ведь при тебе возведён мираж, где Закваскины в славе. Надо убить в них. Что? Марка, слово! Только не плоть убить. Раньше слово губило плоть - а теперь мною плоть губит слово. Надо без крови, чтобы по истине, не как в библии. Неумышленно... - Озираясь, я вытер пот с лица; мой озноб стремил в лихорадку. Я был уверен, он мне союзник, и я почувствовал, он дрожит, как я; 'Кэмел' в пальцах у Марки трясся. - Здесь краха мира жди! Сковырнётся история как библейщина, как библейский - ха - реализм-расизм! Станет истина без раздела на злое-доброе! Плоть подскажет!.. Но ты без устали постигай мне в помощь... Как всё же... - Я, сняв кольцо с гвоздя, рассмотрел его и повесил вновь. - Как, не тронув плоть, слово вымарать?