Нам звонили межгородом. Что, Кадольск? Или Леночка, дабы справиться, знаю ли, где супруг её? Или Верочка либо Анечка? Или... Кто ещё? Я иссяк для них. Силы были, но не в их логике, как им нужно. От ожиданий, что, услыхав словь, мне полагалось словью ответить, я впал в прострацию. Я единственно мог своё твердить в фазах, в коих во мне шло ДОННОЕ. Мне бы взвапливать и стонать.
- Всё, смерть словам! - предложил я, но, как в наитии, подскочил: вдруг Шмыгов?
Это и впрямь был он.
'Dear, - ныл он, - Шмыгов в занятнейшем положении...'
- Феликс! - вскрикнул я. - Время цель сразить: сикли, скот и рабов. Чтоб - воля! В брáтине, в ней вся словь и идеи, весь гнусный комплекс, и я сражаю их! Я на грани. Весь мир на грани! Феликс, где Кнорре? наш Кнорре-Пáсынков?
'Где?.. - он смолк. - Dear, слушай! Был Шмыгов клерк в Москве - нынче в Лондоне, каковой ему снился, И вот он в пабе... Как там наш Маркин? Шмыгов привет ему! - Он хехекнул. - Я воплотил мечту! Вот сижу, точно денди... Мне бы в Москве быть? Нет, Шмыгов в Лондоне; с ним Калигульчик в расфасоне от Гуччи, но и при галстуке с левым виндзорским, сэр, узлом. Всё прочее - Шмыгов на хрен... Dear мой dear! Я тебя ЖУТЬ люблю, всей душою!.. НО! больше видеться не хочу. Гудбай тебе, и finita amore... Впрочем... - Он пил что-то. - И, уточняя, я не обязан... - Он поикал. - Чёрт, бизнес... Это лишь бизнес... Палец в рот не клади, сэр... Что мне Россия и Квашнины в ней, иже и дух квасной? И пенькá... Много-много пэнькы стародавняя Русь экспортироуала... газ, нефть сейчас... Как смердит 'дым отечества'!.. В душ я, dear, смывать его...'
- Феликс, брáтина!
Он вздохнул: 'Куррве-Поссанный не звонил тебе? А ты сам ему: номер: пять два три десять, пять ноль-ноль семь... О'кей? - Шмыгов хекнул. - Мыллыонэр ты, как Абрамович! Всё, dear, действуй!' - Он оборвал связь.
Зá полночь... Кнорре-Пáсынков жёг мне мозг. Готово? Он продал брáтину и я избранный? муки кончились? Лоск, пентхаус, смокинг, Багамы и 'ламборджини'?!.. Я ждал рассвета. Я нестерпимо ждал, сидя в кухне! Кабы не мельк в окне (отраженье), я бы не понял, что Береника вошла, уселась. Но не сейчас с ней... завтра. Всё будет завтра... Впало мне, что имеем мы, лишь отдавши. Знать, Авраам, вождь избранных, чтоб иметь, отдал нечто? Что? Рай, естественно. На кон ставились: безыскусный Исав, об-у-словленный Яковом; богоносный Аврам, убивавший Исака; ловкий Иосиф, ткущий риторику, и Фамарь, сплутовавшая в святость матки Завета. Вижу личины их, ведших в ложь, продававших реальность за словоблудие! Как, прельстясь, мы шатнулись из рая - в рай помчал Моисей, их внук, кн. II, Исход). Рай пластали в понятия по лекалам добра и зла иудейского почерка; получали же деньги, скот и невольников, иудейский стиль жизни, или условный стиль... Вдруг почудилось, что я Верочку жуть люблю и мечтаю, чтоб её взор блаженствовал, как вопьюсь в напомаженный, изрекающий смысл рот! Жажду, вставив ей, целовать очерёдно все её ногти рук и ног яро! также сосцы ей жать после доброго, адекватного Богу дня! О, спёрло дух... Появись, целовал бы ей пятки, и за восторг бы счёл в понимании, что совсем не желаю Нику с равной горячностью! Ибо, истинной, Нике нет нужды, чтоб посредством 'любви', ха-ха, как зовёт слово порево, делать вклад в неё из семантики. Я, упав, обнимал ей колени и трясся в плаче.
- Милый! Не надо!
- Будешь судить, да?
- Мы вне суда, - в ответ. (И я понял, как счастливы обращённые в скот Цирцеей).
- Ника, представь: есть крест, - бормотал я, мысля про Верочку, - а у нас в руках гвозди, чтобы слова распять...
- Милый, милый!
Верочка стёрлась в сладком распятии, сдвинув бёдра...
- Ника, спаси меня; но чтоб не было больно, - вёл я. - Чтобы не жил... Прошу!
Она слушала, вечно юная, не от мира сего Береника с манией изготавливать и раскладывать по углам ароматные, в пядь, сашé...
Утром грубо, пошло алело, - так солнце мазало оживляж на фальшь. По деревьям, кабелям тока с крыши на крышу хаживал норд... Я - был. Никуда я не делся. Да и не спасся. Только прибавилась похоть к Верочке, чтоб меня доконать, и столькая, что я грезил детали. Глядя на Нику, думал про Верочку... Я шмыгнул к телефону, чтобы звонить ей... Ей! а не нужному Кнорре-Пáсынкову, как надо. Трубка молчала... Что, отключён?! О, боже! Изнемогаю в алчбе по Верочке!!! Я слетел из квартиры к уличной будке, и, прикусив язык, чтобы похоть задавливать, набирал, вместо Верочки, номер, даденный Шмыговым. Сообщив место встречи, я побродил окрест, усмиряя гон к Верочке, и пошёл домой. Кнорре-Пáсынков ждал в такси взбудораженный, долговязый, в свежей рубашке.
- Здравствуйте! - сунул длинные пальцы, чтоб я пожал их. - Искренне! Потому что готово - а ничего от вас и от вашего друга. Я - на работу, но его след простыл. А заказчик серьёзный, шуток не любит.
- Сколько в итоге?
- Павел Михайлович, девятьсот без копеек. Американских. Всё без обмана, всё чёрным налом; вам без налогов! Однофамилец ваш!
Я толкнул дверь подъезда.
В лифте он выдал, явно волнуясь: - Вещь забираем, я им звоню. Встречаемся. Получаете... да и я... Вы в норме?
Я был натянутый, оттого что час близился. Мозг мерцал. Я извне наблюдал себя, словоборного... а хотящего Верочку и её атрибуты. Я решил, что когда получу мзду (за сдачу слови в масках культуры, мысли и этики, идеалов, традиций и сходных ценностей), накуплю психотропов и погружусь в дурман, а потом свершу остальное. Всех обеспечу... также урочище, где взрастает ЦВЕТ ИСТИНЫ из-под словных сугробов. Ибо - весна грядёт!.. Долог был путь от Трубной, где слово в девке гнело меня, до вот этого лифта из ада логоса! Я постиг, что страсть к Верочке (с её крашеным ногтем, фактом притворства, и с её верами мне в соблазн) уничтожит вал долларов! Я добрался до целей правящей библии не пребыть в них, но их низвергнуть.
- Как? - я похмыкал подле квартиры.
- Блин... - он отёр лоб. - Очень волнуюсь. Ведь через максимум пять часов будет жизнь. У меня и у вас.
- По-свойски вы с vita nova ! - вёл я, впустив его и сажая на кухне. - Но приостыньте. Вам - роль в спектакле, вовсе не жизнь дана. Да и роль-то дрянная. Дух в вас не вольный, не геттингенский, пусть вы и Кнорре... А вы везунчик. Дар мой вам - не проценты от сделки. Я - тот, кто кончит, ха, весь флешмоб из слов. Вы, друг, грезили о рабах и о сиклях? - но вы окажетесь в протоплазме... Близится счастье! Я есмь Спаситель. Вы именитее, чем разбойники, что распяты с Христом. Те в ложь - а вы в истину. Чуду быть, как мы брáтину - знак аврамова мира - сбагрим... О, не вещицу мы с вами сбагрим, но всю историю, первородный грех и условность! Я ваш гид к вечности. Я Спаситель ваш! Страшно?
Он, сглотнув, промокнул на лбу, долговязый, растерянный, полосатым платком. - Конечно же... Вы спаситель. Я через вас лишь... Вещь войдёт в каталоги; там моё имя... Плюс гонорар, блин...
Ники и сына к радости не было: сын в детсаде, Ника же... я не знаю где. Я налил гостю чай; он выпил, стиснувши чашку в длинных неловких, с грызенным ногтем и тряских пальцах, без удовольствия.
- Обыскать вас? - барски я хмыкнул. - Вдруг вы убьёте, как выну брáтину?
Он поднялся, с чашкою в пальцах. - Я не способен... Я и сейчас пью - чудится: вы в инсульт, а я дёру... В мыслях не волен... Да и нет толку: однофамилец ждёт Квашнина. Вас... Вы не докажете, вещь продав, что вы тот Квашнин, а другой, будь не тот, но с реликвией, станет тот. Вот реальность. Я подчиняюсь ей. Вы и сами... - он вновь уселся, - ей подчинились и продаёте. Вряд ли вам хочется.
- Крайне хочется! - Я сдержал себя, чтоб не броситься к Верочке, вопия, что люблю её, что приди - исцелую вдрызг... а когда мне отдастся и в ней слова решат, что я пал и готов им покорствовать, я вдруг встану сказав, что плевать хотел. - О, как хочется!! - повторил я и махом влез на стул, чтоб, средь хлама на антресолях, взять сумку с брáтиной. - Эта вещь - лакмус лжи! - изрекал я. - Сгинет условность. Будет реальность как протоплазма. Вы в ней блаженнее, чем голгофский партнёр Христа! Вы ведь тоже ковали ключ! От 'тойоты' и губ красотки, от велеречий и идеалов, от форм и мыслей - вдруг в гомогенность, где только счастье... Именно! Образ мира пройдёт, жизнь будет! - вёл я и шарил, глядя на гостя. После напрягся и помогать стал второй рукой, скидывая хлам вниз, под стул... После, вымолвив: - Нет её... - сел на корточки.