После 1917 года о возвращении в Россию не могло быть и речи. Бабичев не питал к коммунистам симпатий. Русский фитаурари навсегда остался в Аддис-Абебе, где и умер в 1955 году в возрасте 84 лет.
Однако не Ивану Филаретовичу суждено было прославить род Бабичевых в истории Абиссинии. Среди его пятерых детей самым знаменитым стал его сын Мишка (именно так его именовали соотечественники) — национальный герой Эфиопии. Михаил Бабичев вырос в аддис-абебской аристократической семье. Окончив школу, поступил в танковое училище. Но затем Эфиопия закупила самолеты, и он стал первым абиссинским летчиком. Последний император Эфиопии Хайле Селассие так любил Мишку Бабичева, что даже назначил его своим личным пилотом.
Во время итало-абиссинской войны 1935–1936 годов Михаил Бабичев командовал всей авиацией страны — двенадцатью старыми одномоторными самолетами с деревянной рамой и фюзеляжем, обшитым брезентом. За всю войну он не потерял ни одного самолета. Мишка ненадолго пережил своего отца. В 1964 году его похоронили в центре Аддис-Абебы, возле собора Святой Троицы, на кладбище Героев. На могиле сделана надпись: «Здесь покоится первый эфиопский летчик».
Иначе сложилась судьба удивительного человека — Белого Эфиопа, как его называли, — Евгения Всеволодовича Сенигова. Он окончил Петербургское реальное училище и Московское кавалерийское военное училище. Служил в Ферганской области в Туркестанском линейном батальоне в чине подпоручика. В 1898 году Сенигов, соблазнившись красочными рассказами об Абиссинии известного петербургского путешественника Леонтьева, отправился в Эфиопию, да там и остался. Сам он писал почему-то, что это была политическая эмиграция, хотя политическим преследованиям в России не подвергался, не задерживался полицией, не находился под арестом или под судом. Среди живших в абиссинской столице европейцев Евгений Всеволодович слыл умницей и пьяницей-социалистом.
Некоторое время Сенигов, как и старший Бабичев, провел в экспедициях. Затем, будто по тому же сценарию, был представлен при дворе негуса Менелика, женился на знатной ахмарской девушке. Командовал крупным отрядом у одного из значительных провинциальных военачальников — раса Вольде Георгиса — и даже сам управлял провинцией. Потом завел ферму в Западной Абиссинии, на реке Баро.
Современников поражало, что Сенигов хоть и не бедствовал, но выглядел и одевался, как настоящий эфиоп, более того, ходил босиком, тогда как местная знать уже стала носить обувь.
В первые годы своей эфиопской жизни Сенигов активно занимался созданием коммуны, отдавая этой затее все деньги, которые зарабатывал как художник. Его называли русским Гогеном. Отличный рисовальщик, долгое время не имевший никаких конкурентов в Аддис-Абебе, он пользовался большим успехом как среди придворной знати, так и среди европейцев, живших в эфиопской столице. Сенигов пытался добиться самоокупаемости коммуны путем разведения и продажи табака. Но в островной коммуне что-то не заладилось, и вскоре Сенигов расстался со своей утопией. Он начал много ездить по стране, питая особое пристрастие к Кафе, ее древней культуре: собирал легенды, записывал со слов стариков рассказы об обычаях и традициях кафичо и рисовал, рисовал, рисовал… Он писал в своем дневнике: «…Лунные радуги играют при восходе и закате солнца, и ярко блестят белые стволы темнолиственных гигантов, изредка мягкими пятнами выступают зелено-желтые и светло-зеленые породы…».
Душевная чистота оберегала его от многих нравственных опасностей. Она удержала его от участия в нечистоплотных авантюрах некоторых соотечественников, в интригах эфиопского двора, европейских посольств и многочисленных заезжих искателей счастья. Хотя его толстовские прожекты кончились полной неудачей, но она не озлобила его. Сенигов во всем был человеком честным и бескорыстным.
В 1921 году он выехал из Эфиопии в Россию, был задержан англичанами в Египте. В апреле 1924 года Сенигов писал секретарю отдела Ближнего Востока Наркоминдела Пастухову, «я жил с 21-го по 23 год в дороге, с 23-го бедствую в Москве». Однако Сенигов остался верен себе — он сообщал в Наркоминдел: «Цель моего приезда — связать мою вторую родину, Абиссинию, с государством, которое по принципам III Интернационала может дать бескорыстную… поддержку ее…».