Груда тряпья неподалёку вдруг зашевелилась. Я вскочил со всей возможной для моего покалеченного тела скоростью. Раненая голова тут же закружилась. А из-под грязной ткани показалась рука в оборванных перчатках без пальцев. С множеством мелких дыр. Затем на свет божий выбралось подобие человека в лохмотьях, бывших когда-то курткой. Заросший бомж пошарил под собою и достал откуда-то мятую кепку. Водрузил её на голову как блин и посмотрел на меня заспанными глазами:
— Алекс! Привет.
Алекс? Ага, это американизированное производное от русского — Алексей — выловил я ещё один факт из омута памяти своего реципиента — эмигранта.
— Да?
— Нормально тебя приложили, — просипел бездомный
Чего же ты не помог? Хотя, что за идиотский вопрос. Что бы он смог сделать против револьвера и дубинки в руках двухметровой ухмыляющейся мясобойни…
— Какой сегодня день? — выговорил я, опираясь на стену и вытирая рукавом кровь с лица. Память моего реципиента пока что ещё давала сбои.
— Ты что-нибудь попроще бы спросил, — проворчал бомж и завертел головой. Затем полез в гору отходов, которые лежали неподалёку. Без комплексов мужик, в общем. А я тем временем посмотрел в большую лужу рядом с собою. Русые волосы, зелёные глаза, прямой нос. Не моё лицо!
— О! — бомж выудил из мусора мятую газету, свёрнутую трубочкой. Мух ею били что ли?
Мой собеседник откашлялся и зашевелил губами, затем произнёс:
— Сегодня третье октября.
— А год? — допытывался я.
— Вот это они тебя приложили, конечно, — округлил глаза бездомный и показал рукой вокруг, — Тысяча девятьсот девятнадцатый на улице.
Житель этой же улицы сам ухмыльнулся получившемуся каламбуру.
А я застонал от осознания всего происходящего. Из две тысячи девятого, да на девяносто лет назад.
«Дома» мне было больше сорока, а теперь я в шкуре молодого парня. Я в чужой стране и торчу свою двухлетнюю зарплату банде ирландцев…
Глава 2
Все грандиозные планы рождаются на кухне
Я присмотрелся к газете, которую развернул бомж. На ней крупными печатными буквами виднелось название: «The New York Times». Странно, я ведь был в Вашингтоне. Почему меня «закинуло» в другой город? Или это просто газета оттуда? Покопавшись в воспоминаниях своего реципиента, я понял, что я всё-таки в Нью-Йорке. Это Бронкс. Одно из самых бедных боро. Так называются районы в городе.
Забрав газету, я поплёлся на автопилоте домой, положившись на память реципиента и обдумывая — что теперь делать? Иногда почитывал книги про попаданцев — не без этого. Но чтобы самому стать таковым — и представить себе не мог. Что логика, что интуиция подсказывала, что вряд ли кто-то сможет отправить меня обратно. Эта мысль несколько шокировала. Да, ТАМ у меня не осталось родственников или семьи, но всё же…
Любопытство историка периодически брало верх. Фактически сейчас для меня весь мир — огромный музей под открытым небом. Я рассматривал невысокие задания вокруг. Почти все — обшарпанные, а некоторые выглядят так, словно побывали в бомбёжке. А ведь если это мой мир, а не какой-нибудь параллельный, то этому району чуть больше двадцати лет. Однако бедность дышала практически отовсюду. Из более высоких массовых ночлежек, двухэтажных доходных домов, покосившихся заборов и от одежды большинства населения. Много латиноамериканцев, азиатов и прочих эмигрантов — тут уже полная солянка из европейцев. Это позже русские начнут заселять Брайтон-Бич, когда из курортного района в Великую Депрессию он станет трущобами, куда будут приезжать следующие волны мигрантов.
Движение на узких улочках было не оживлённым, большой поток машин тут только на паре федеральных дорог, которые пронзают нищий Бронкс в направлении сердца Нью-Йорка — Манхэттена. Почти все машины тут — дешёвые Виллисы или вообще неузнаваемые «колесницы» середины нулевых, когда они появлялись и исчезали в ходе конкуренции за пару лет. Один раз проехался сверкающий хромом Оверленд. Полностью закрытые борта, тяжёлые двери, красивая форма. Это авто приковывало опасливые взгляды местных прохожих. Мало ли кто там сидит позади шофера, скрытый от чужих глаз мягким пологом. Остальная часть авто — дешёвые грузовики «Шевроле Т» и знаменитые «Жестяные Лиззи». Или, по-другому, «Форд Модель Т». Практически все — чёрные. Генри почти сразу начал экономить на покраске, как только запустил свой конвейер. Разница была в кустарных примочках на фарах, крыльях и доработке крыши. Тут уж кто на что горазд. Выделиться хотели все.
Я свернул на маленькую улочку и зашёл во двор. Всё типично, колонка, бельё на верёвках, деревянные лестницы, ведущие на наружные коридоры-балконы. У каждого выход на такой «коридор». А вот примыкающее здание представляло собою чёрные, обугленные развалины, да хаос из посеревших, обгоревших досок. Крыша провалилась полностью.