Страшнее всего — это огни аулов, мерцающие Бог знает на какой глубине черной бездны, охватывающей нас со всех сторон и словно поджидающей к себе желанных гостей, совсем как огоньки рудокопов на дне глубочайшей шахты.
Снега мало-по-малу уходят вдаль и ввысь, смутно белеют издали, а вокруг нас, внизу нас, уже все теперь черно. Слава Богу, эта дьявольская английская горка наконец кончилась. Мы проехали Гуд-гору и слетели во весь дух под крыльцо освещенного фонарями двухэтажного дома. Благодаря любезности почтового начальства, нам уже приготовили здесь удобную комнату для ночлега, и нас ждал горячий ужин. В отлично отделанной столовой отлично накормили и напоили нас. С нами ужинал и какой-то проезжий генерал, приехавший несколько раньше.
Почтовая станция в Млетах — гораздо более похожа на приличную гостиницу, чем на станцию. Тут несколько чистых номеров с покойными постелями и хороший буфет. Хотя вообще на всех станциях военно-грузинской дороги теперь есть буфеты с разными закусками, чаем, вином и теплыми кушаньями, но для обеда, ужина и ночлега главным образом приспособлены две главные станции — Млеты и Казбек. Вообще, порядок на этой шоссейной дороге образцовый: лошади прекрасные, запрягают быстро, везут отлично, шоссе на всем пространстве в безукоризненном состоянии, отчего только и возможны здесь поездки в темную ночь.
На станции Ананур мы залюбовались старинными башнями, храмами и зубчатыми стенами романтического ананурского кремля, — этого прекрасно сохранившегося характерного образчика средневековых замков Грузии, придающего какую-то особенную поэтичность и картинность прелестному горному пейзажу, окружающему хорошенький городок.
Совсем иная красота — великолепных лесных ущелий Пасанаура, под зеленую сень которых спасаются на лето от сухого зноя тифлисских улиц — тамошние горожане.
К Душету панорама расширяется в зеленую равнину, полную холмов, охваченную далекими горами. Круглое озеро освежает и разнообразит местность тихою гладью своих вод. Душет — красивый городок; на первом плане его — целый поселок огромных красных казарм квартирующей здесь милиции, подавляющих собою низенькие туземные домики города. Напротив города, через речку — старинный рыцарский замок князя Чиляева, мусульманина по вере, с многочисленными службами, садами и всякими угодьями.
Тут уже мы на берегах Арагвы, которая провожает нас по всей равнине, широкая и бурливая.
Мцхет смотрит настоящим ветхозаветным старцем; не живой город, а скорее уцелевшая мумия когда-то живого города — до того полиняли от древности, потускнели и стерлись все его дома, башни и храмы; издали кажется, что он весь вылеплен из той самой зеленовато-серой глины, на которой он стоит, и которая окружает его со всех сторон. Но во всем Кавказе нет более выразительного и типичного представителя древней истории Грузии, как этот архаический город. Так и хотелось бы прикрыть стеклянным футляром все его острокрышие граненые соборы, с старинными украшениями и надписями, его разрушающийся кремль, его доисторические могилы в отвесных скалах, сложенные из каменных плит, — и обратить этот омертвевший городок библейских времен в глубоко интересный археологический музей.
Но самый характерный памятник Мцхета, по которому вы узнаете его, когда бы и откуда ни подъезжали к нему, — это древнейшая из всех местных древностей — монастырь Степан-Цминда, воздвигнутый на высоком, со всех сторон открытом мысу противоположного берега Куры, над самым впаденьем в нее бурной Арагвы, на том именно месте, где стоял некогда самый чтимый огнепоклонниками Грузии «пирей», — храм священного огня и солнца. Теперь там православный Покровский монастырь, в котором живет несколько монахов, поддерживающих древние стены одинокого храма; он удивительно эффектно вырезается своею одиноко торчащею, белою массивною башнею, без деревца и кустика вблизи, на синем фоне неба, торжественно поднятый к нему колоссальным пьедесталом каменной скалы, и видный всем из далекой дали, словно маяк, указывающий путь в сердце страны.
И так странно проезжать среди этого глухо дремлющего ветхозаветного пейзажа, еще полного темными легендами и верованиями библейских времен, через «реку Кира», мимо храмов св. Нины, на многошумном, дышащем огнем и дымом железном чудовище XIX-го века, дерзко вторгнувшемся в неподвижную азиатчину грузин и персов.
Тифлис и подавно узнать нельзя — так он расстроился, похорошел, цивилизовался. Мы отдохнули в нем досыта, и только дней через восемь двинулись в путь. Выехали в девять часов ночи; на вокзале — страшная теснота и давка, в вагонах — тоже. В поезде всего один вагон первого, один вагон второго класса; армяне с своими армянками и детишками, с целым обозом узлов и чемоданов, толстые, грубые, крикливые и неповоротливые, заполонили все двери и проходы, — нельзя двинуться ни туда, ни сюда. Курят как в казарме, толкаются как на базаре. Тифлис виден нам сверху, с полотна дороги, как море рассыпанных огней; горные скаты, по которым лепится он, помогают видеть весь его обхват; электрические солнца яркими очагами сверкают среди красноватых огней керосина.