Николай Николаевич Духонин оказался во враждебном окружении. Когда Крыленко уже приближался к городу, 19 ноября, Военно-революционный комитет Могилева заявил, что «признает единственно законным и народным, выдвинутым самой революцией Верховным главнокомандующим русской армии комиссара ныне существующего правительства прапорщика Крыленко».
Никто не пришел на помощь Духонину. Охранявший Ставку батальон георгиевских кавалеров тоже перешел на сторону ревкома. Духонину было объявлено, что он помещается под домашний арест. Он не хотел устраивать братоубийственного сражения между солдатами российской армии и приказал находившимся в Могилеве ударным батальонам покинуть город.
Духонин горько сказал:
— Я имел и имею тысячи возможностей скрыться. Но я этого не сделаю. Я знаю, что Крыленко меня арестует, а может быть, даже расстреляет. Но это смерть солдатская.
Смещенного генерала держали под арестом в салон-вагоне главнокомандующего. 20 ноября эшелоны Крыленко прибыли на станцию Могилев.
«Судьба Духонина была решена. Дальнейшее известно. Духонин был растерзан… Ставка взята, и весь технический аппарат командования был в руках новой власти», — удовлетворенно писал в своих воспоминаниях Крыленко.
Произошло это так. Вечером 20 ноября собравшиеся на станции солдаты и матросы потребовали, чтобы Духонин вышел к ним. Он вышел, и озверевшая толпа бросила генерала на поднятые штыки.
Крыленко предпочел не противиться «народному гневу».
В тот день он, правда, подписал обращение ко всем солдатам и матросам:
«Товарищи! Сего числа я вступил в Могилев во главе революционных войск. Окруженная со всех сторон Ставка сдалась без боя. Последнее препятствие к делу мира пало.
Не могу умолчать о печальном акте самосуда над бывшим Главковерхом генералом Духониным — народная ненависть слишком накипела…
Товарищи! Я не могу допустить пятен на знамени революции, с самым строгим осуждением следует отнестись к подобным актам. Будьте достойны завоеванной свободы, не пятнайте власти народа».
Писатель Георгий Адамович вспоминал в эмиграции, как в 1918 году на литературном вечере в Москве поэт Владимир Пяст прочитал стихотворение об убийстве генерала Духонина. Причем сделал это в присутствии наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского.
«В стихотворении, — вспоминал Адамович, — говорилось о Крыленко, и кончалось оно строчками, которые Пяст прочел сквозь зубы, с ненавистью в упор глядя на Луначарского:
Я хорошо помню, как Луначарский встал и сказал:
— Нет, господа (сказал «господа» при этом!), это невозможно, ну что это за выражение! Ну разве можно, товарищ Крыленко — видный революционный деятель, а вы говорите «палач», разве это поэзия!
И хотел уйти… Но его все-таки вернули».
В годы Гражданской войны выражение «отправить в штаб к Духонину» стало крылатым и означало расстрел. Взятие Ставки многие годы ставили Николаю Крыленко в заслугу. Он сам ни разу не произнес слова сожаления о гибели генерала Духонина, ни в чем не повинного человека… Возможно, он совершенно иначе воспринял бы этот трагический эпизод, если бы знал, что со временем так же поступят и с ним.
В немецких окопах
Николай Васильевич Крыленко родился 2 мая 1885 года в деревне Бехтеево Сычевского уезда Смоленской губернии. Его отец, Василий Абрамович Крыленко, участвовал в революционных выступлениях петербургского студенчества и был выслан под надзор полиции в деревню. Потом семье разрешили уехать в Смоленск, а оттуда в Люблин, где Крыленко прожили довольно долго. Николай Васильевич окончил гимназию, в 1903 году поступил в Петербургский университет и почти сразу, продолжая семейные традиции, примкнул к социал-демократическому движению.
В партию большевиков вступил в декабре 1904 года. Партийная кличка — Абрам. В дни первой русской революции выступал перед рабочими. Старый большевик Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич вспоминал: «Крыленко, обладая более чем выдающимися ораторскими способностями, произносил свои громовые, принципиально выдержанные речи, которые, несмотря на его юный возраст, производили огромное впечатление на рабочих собраниях».
Крыленко включили в состав военной организации при Петербургском комитете РСДРП. В 1906 году он был арестован и выслан в Люблин. Впрочем, условия ссылки были более чем мягкими. Он преподавал литературу и историю в частных польских школах в Люблине и Сосновицах. В 1909-м власти разрешили ему приехать в Петербург и сдать экзамены на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Осенью 1912 года будущего верховного главнокомандующего призвали на военную службу. Как человека с высшим образованием, зачислили вольноопределяющимся 69-го Рязанского полка, что позволяло ему после учебного курса получить первое офицерское звание. Служба была настолько необременительной, что он одновременно поступил на юридический факультет Петербургского университета и даже сдал три магистерских экзамена на ученую степень. Через год Крыленко был произведен в прапорщики и уволен в запас.
С 1913 года Николай Васильевич работал в «Правде» и помогал думской фракции большевиков. В декабре 1913-го его вновь арестовали, но отнеслись столь же мягко — удовлетворились тем, что в марте 1914-го выслали в Харьков, где он успешно сдал экзамены по юридическому факультету. Это поможет ему со временем стать наркомом юстиции.
В июле 1914 года Крыленко уехал в Швейцарию, где собралось много большевиков. Через год вернулся в Россию, был арестован, но опять-таки, что называется, отделался легким испугом. Прямо из тюремной камеры в апреле 1916-го его отправили в действующую армию на Юго-Западный фронт. Прапорщика Крыленко определили в 13-й Финляндский полк 11-й армии Юго-Западного фронта.
Но Николай Васильевич воевать не собирался. Пребывание в вооруженных силах он использовал для агитации за большевиков. Сразу после Февральской революции политически активного прапорщика избрали председателем сначала полкового, потом дивизионного комитета. Крыленко, как и другие большевики, старался завоевать симпатии солдатской массы требованиями немедленно окончить войну и заключить мир. А настроения в армии были именно такими.
Братание, то есть встречи русских и немецких солдат на нейтральной полосе во время затишья, началось еще на Пасху 1915 года. На следующую Пасху все повторилось.
Поначалу командование смотрело на это сквозь пальцы. Антон Иванович Деникин писал: «Братание имело традиционный характер в дни Святой Пасхи; но вызывалось оно исключительно беспросветно-нудным стоянием в окопах, любопытством, просто чувством человечности даже в отношении к врагу…»
Но начались и дезертирство, добровольная сдача в плен, самострелы, отказы выполнять приказы начальства. После Февральской революции братание приобрело массовый характер («Военно-исторический журнал», 2002, № 6).
Ленин видел в братании верный путь к слому старой армии и окончанию войны. Он писал в «Правде» 28 апреля 1917 года, что братание «начинает ломать проклятую дисциплину… подчинения солдат «своим» офицерам и генералам».
Крыленко вспоминал потом, как в апреле 1917 года на линии фронта вместо боевых действий шло братание с немцами:
«С утра на междуокопном пространстве началась типичная картина добродушного смеха, разговоров, бесед на политические темы о том, каким образом надлежит в дальнейшем прекратить войну. Отправившись вместе с солдатами к немцам, я встретил там такое же радушное отношение, пока подоспевший немецкий офицер не разогнал своих солдат, предложив мне удалиться под угрозой стрельбы».
Прапорщика Крыленко вызвали в штаб, намереваясь примерно наказать за преступные контакты с врагом, но за него вступились солдаты. Умелый оратор, он уже был весьма популярной личностью в армии.
15 апреля 1917 года именно Крыленко открыл съезд солдатских делегатов 11-й армии. Это было серьезное событие, из Петрограда на съезд приехали депутаты Государственной Думы. Присутствовало и командование армии, которое не знало, как себя вести с рядовыми солдатами, вышедшими из повиновения. На съезде Крыленко был избран председателем армейского комитета 11-й армии Юго-Западного фронта.