— Что надо? — закричал он истерично и злобно, еще стоя на пороге своего кабинета.
Его правая рука рвала и терзала его левую руку. Он подпрыгнул ко мне и, оглушая меня криками, стал бить кулаками воздух около моих плеч, вытягивая шею, как будто хотел боднуть меня и тем выкинуть за дверь, дико вращал белками своих пустых глаз и, не узнав о причине моего прихода, прокричал: «Нет!» — и, снова терзая свою левую руку, бросился к другому посетителю.
Прежде чем я успел опомниться и выйти, я заметил, что от крика Крыленко внезапно перешел на шепот. Бледный посетитель, заикаясь и тоже шепотом, пытался разъяснить ему что-то. Я вышел прежде, чем увидел, как будет вести себя сумасшедший прокурор с третьим, четвертым посетителем».
В реальности Крыленко не был худшим среди всех этих людей. Он не был садистом или беспредельным циником. Он исходил из того, что правосудие должно служить пролетарскому государству.
Когда в 1918 году шел процесс над Павлом Дыбенко и первый нарком по морским делам оправдывал свои действия тем, что он в борьбе с врагами должен был прибегнуть к «красному террору», Крыленко ответил:
— Есть террор, вызванный политической необходимостью, и террор ненужный — бессмысленно жестокого человека.
Взгляды Крыленко по тем временам казались слишком либеральными, и он сам думал, что отстаивал справедливость. Если бы только он мог предположить, что и его самого уничтожат из соображений политической необходимости…
Николай Васильевич считал, что ведомство госбезопасности стало слишком самостоятельным. Он писал: «ВЧК страшен беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда».
Крыленко предлагал передать органы госбезопасности в наркомат юстиции, чтобы и на местах чекисты были под контролем губернских юристов. Цель Крыленко состояла не столько в том, чтобы ограничить масштаб репрессий, сколько в том, чтобы увеличить влияние собственного ведомства.
Дзержинский был, разумеется, категорически против:
«Отдача ВЧК под надзор наркомата юстиции роняет наш престиж, умаляет наш авторитет в борьбе с преступлениями, подтверждает все белогвардейские россказни о наших «беззакониях»… Это акт не надзора, а акт дискредитации ВЧК и ее органов… ЧК находятся под надзором партии. Введение комиссара Губюста означает фактически перемену курса против ЧК, так как Губюсты это органы формальной справедливости, а ЧК — органы дисциплинированной партийной боевой дружины».
Крыленко продолжал считать, что чекисты нарушают закон. В 1925 году он написал записку в политбюро, в которой отметил, что ОГПУ превышает данные ему полномочия: чекисты перестали передавать дела арестованных в суд, а стали выносить приговоры внесудебным путем — через особое совещание и «судебную тройку». Исключение стало правилом.
Более того, ОГПУ злоупотребляет правом приговаривать к высшей мере наказания. Крыленко привел такой пример: губернские суды РСФСР в 1924 году осудили шестьдесят пять тысяч человек, из них шестьсот пятнадцать — к высшей мере, то есть приговорили к расстрелу каждого сотого. ОГПУ в том же году осудило девять тысяч триста шестьдесят два человека, из них расстреляло — шестьсот пятьдесят, то есть почти каждого десятого.
Крыленко писал о том, что такое наказание, как административная высылка, по тяжести условий приравнена к тюремному заключению. В отдельных северных районах ссыльные находятся в тяжелейшем положении.
Нарком юстиции предлагал «ограничить строго и жестко права ГПУ на внесудебный разбор дел»: разрешать чекистам высылать на срок не более трех лет и отправлять в лагерь на срок не более года. Крыленко считал, что прокуратура должна наблюдать за следствием в органах ОГПУ.
Дзержинский вновь с порога отверг предложения Крыленко: нарком руководствуется нормами права, а тут чистая политика. Ведомство госбезопасности не осуществляет правосудие, а уничтожает политических врагов:
«Текущий политический момент вовсе не таков, чтобы лишать нас прав рассмотрения дел о террористах, белогвардейских группировках, словом, сокращать наши права в борьбе с контрреволюцией.
По этим же мотивам мы считали бы неправильным понизить до одного года заключение в лагеря по приговорам ОГПУ, от этого выиграли бы только меньшевики, эсеры, шпионы и пр.
Увеличение прав Прокуратуры по отношению к ОГПУ по политическим, шпионским и т. п. делам, по нашему мнению, дало бы резкий отрицательный результат, так как пришлось бы хранителей законности сделать участниками агентурных разработок, которые не прекращаются и во время ведения дел… Во всяком случае, революционная законность не выиграла бы».
10 ноября 1925 года политбюро поручило обсудить все разногласия комиссии в составе Валериана Владимировича Куйбышева, председателя Центральной контрольной комиссии партии, Вячеслава Рудольфовича Менжинского, первого заместителя председателя ОГПУ, и самого Крыленко. Но в этих стычках чекисты неизменно выходили победителями. Ведомство госбезопасности было важнее и наркомата юстиции, и прокуратуры, вместе взятых.
«Шахтинское дело»
Никакие сомнения в правомерности действий органов госбезопасности не помешали Крыленко, назначенному в 1919 году прокурором РСФСР, выступить в роли обвинителя на организованных чекистами громких и позорных процессах над мнимыми «врагами народа».
Это «шахтинское дело» («вредительская организация буржуазных специалистов в Шахтинском районе Донбасса» — 1928 год), процессы по делу «Промпартии» («вредительство в промышленности» — 1930 год), «Трудовой крестьянской партии» («вредительство в сельском хозяйстве» — 1930 год), «Союзного бюро ЦК РСДРП меньшевиков» («реставрация капитализма в стране» — 1931 год).
Все процессы были одинаковыми. Они должны были показать стране, что повсюду действуют вредители, они-то и не дают восстановить промышленность и вообще наладить жизнь. А вредители — бывшие капиталисты, дворяне, белые офицеры, старые специалисты. Некоторые из них — прямые агенты империалистических разведок, которые готовят военную интервенцию…
Сталин, пишет доктор исторических наук Олег Витальевич Хлевнюк, обнаруживал вредительство там, где был обычный хозяйственный спор, и требовал крови. Сталин обвинял старых спецов — «вредителей и саботажников» — во всех экономических провалах и одновременно обвинял «правых» в покровительстве вредителям.
В 30-х годах даже неизбежные на отсталом производстве аварии и выпуск некачественной продукции становились поводом для возбуждения уголовного дела. Обвинения в саботаже и вредительстве приобретали политическую окраску, и даже плохого повара при желании могли обвинить в троцкизме.
Все началось с «шахтинского дела», о котором страна узнала, прочитав 12 марта 1928 года газету «Известия»:
«В Шахтинском районе Донбасса органами ОГПУ при прямом содействии рабочих раскрыта контрреволюционная организация, поставившая себе целью дезорганизацию и разрушение каменноугольной промышленности этого района…
Следствием установлено, что работа этой контрреволюционной организации, действовавшей в течение ряда лет, выразилась в злостном саботаже и скрытой дезорганизаторской деятельности, в подрыве каменноугольной промышленности методами нерационального строительства, ненужных затрат капитала, понижении качества продукции, повышении себестоимости, а также в прямом разрушении шахт, рудников, заводов».
В 1928 году прокурор РСФСР Николай Васильевич Крыленко был назначен обвинителем на процессе, которому суждено было войти в историю. Начало положило «разоблачение» уполномоченным ОГПУ Евгением Евдокимовым «вредительской организации» инженеров. Эти вредители, утверждали чекисту, по директивам из Парижа проводили вредительскую работу в городе Шахты (Ростовская область). Так возникло «шахтинское дело».
Председателем Специального судебного присутствия Сталин утвердил Вышинского.
Андрею Януарьевичу не понравилась незначительная в советской юстиции роль судьи (приговор утверждался заранее). Он сам желал быть обвинителем, разоблачителем, человеком, которого слушают с замиранием сердца, и во время процесса не упускал случая оборвать прокурора Крыленко.