Новый курс французской политики, стремившейся превратить Русскую армию в массу беженцев и все дело помощи русским сосредоточить в руках благотворительного комитета, с одной стороны, и новая тактика Милюкова – с другой, шедшая как раз навстречу намерениям правительства Франции, привели в Константинополе к ряду трений между Главным командованием и русскими общественными организациями.
В Константинопольской кадетской партии начались споры и пререкания между сторонниками новой тактики и ее противниками. Политический Объединенный Комитет, включавший в свой состав представителей различных общественных групп, но руководимый своим бюро, преимущественно кадетского состава, с Юреневым во главе, стал явно отступать от своего первоначального направления, выраженного в постановлении 15 ноября, где русские общественные деятели, без различия партий, заявляли, что они видят в лице генерала Врангеля, как и прежде, главу русского правительства и преемственного носителя власти, объединяющего русские силы, борющиеся против большевизма.
Теперь они стремились подчинить Главнокомандующего своему влиянию, а если власть Главнокомандующего признавалась, то только под условием общественного контроля и признания демократической программы. Начались нападки, теперь уже не на Кривошеина и генерала Климовича29, а на Пильца30, как представителя отжившего режима, и еще на кого-то, кто внушал к себе подозрение со стороны демократических кругов в своей реакционности.
Конечно, в Константинополе все это не могло вылиться в явно враждебное отношение к армии, как это случилось в Париже и в Праге. В Константинополе это было бы немыслимо. Однако нападки на Главное командование и заявления, что пора отказаться от «крымской психологии» и перестать вести великодержавную политику на «Лукулле», показывали, что семена, посеянные Милюковым, дали ростки.
Конечно, создание органа общественного представительства диктовалось всеми условиями сложной борьбы, которую приходилось вести за русское дело за границей. Нельзя было оставлять генерала Врангеля одного с его военным штабом. Но трудность заключалась в том, что нелегко было образовать авторитетное в глазах русского общественного мнения представительство, надпартийное, объединявшее всех, и вместе с тем такое, которое не притязало бы на доминирующее значение в отношении к армии и ее Главнокомандующему.
Ни генерал Врангель, ни военная среда никогда не допустили бы, чтобы армия была низведена на положение корпуса Булак-Булаховича при комитете Савинкова. Нужно было искать добросовестного соглашения. А между тем этого-то и не хватало.
По примеру Парижа в Константинополе образовался парламентский комитет, включивший в свой состав членов законодательных учреждений России, и уже не по примеру Парижа в него вошли представители всех партий, в числе 36, правые, октябристы, кадеты, народные социалисты и двое членов Учредительного собрания. Парламентский комитет занял ту же позицию, как и парижский, вступив в резкую борьбу со всеми течениями милюковского направления. В Константинополе началась та же борьба, только в ослабленном виде, какая велась в Париже.
В общественных группах, организованных в отдельные политические кружки, появившиеся во множестве в Константинополе, и в парламентском комитете генерал Врангель нашел общественную опору в его борьбе за армию, и в критические минуты в Константинополе все общественные организации умели объединяться и проявлять то единодушие, какого совершенно не было в Париже. В этом константинопольская общественность выгодно отличалась от парижской: она была ближе к армии, умела ее лучше понимать и не впадала в такие чудовищные ошибки, какие могли быть совершены только в Париже. Вот почему в Константинополе и мог образоваться Русский Совет, давший общественное представительство без партийной борьбы, отдавший свои силы на согласованную работу с Главнокомандующим для спасения Русской армии.