И в 1853 году европейские страны дружно пошли против зарвавшегося «жандарма» и наголову разбили его. Не берусь ничего утверждать, но ведь совершенно неизвестно, как пошла бы кампания в несостоявшейся Русско-французской войне 1831 года. Весьма возможно, пришлось бы начать многие реформы на двадцать лет раньше… да и Польшу бы пришлось освободить.
В свете этого все заклинания Александра Сергеевича про то, как «стальной щетиною сверкая… встанет русская земля», выглядят особенно убого.
Проявления и разных сторон БММ, и даже их всех сразу, можно найти в творчестве если не абсолютно всех, то подавляющего большинства крупнейших российских писателей и поэтов. Прорывается он по-разному — то поэтизацией убожества и нищеты:
Эти бедные селенья! Эта скудная природа! Край ты мой долготерпенья! Край ты русского народа! (24);то образами гнусных поляков, один из которых пожирает целого гуся под наведенным пистолетом Милославского [25].
Я даже и пытаться не буду охватить все стороны явления или даже все произведения, в которых БММ хоть как-то прослеживается. Думаю, что принципиально все уже ясно, а это главное.
И при советской власти Большой Московский Миф очень мало изменяется. Разве что проводится еще идея «народности» — то есть носителем идеальных качеств становится, так сказать, «простой народ», а не всякие там графья и буржуи. Вот и все.
Из исторических романов советской эпохи можно привести необъятное количество очень смачных примеров, один другого красочнее. То иноземцы истребляют всех китов в русских морях, а нам самим этого делать не дают. Мало этого, следуют страшные сцены истребления местных жителей, природы Дальнего Востока англосаксами [26].
То описывается кок, который во время полярной экспедиции на затертом льдами корабле заперся в камбузе и никому не дал ни кусочка из нескольких тонн хранящегося там продовольствия.
То шкипер американского судна — грязный предатель и эгоист — берет у ссыльных революционеров песцов — плату за побег, а сам уводит корабль, да еще и доносит в полицию [27. С. 434].
Вообще, всякий раз, когда сталкиваются россиянин и иноземец — европеец или американец (неважно где — от Прибалтики до Русской Америки; неважно когда — от Киевской Руси до XX столетия), россиянин выступает как человек благородный, радеющий об общих интересах, чистый душой. Основная плохая черта россиянина — это его наивность и неумение ловчить и делать подлости (в точности как у Иванова: «Отстав от своих, затерявшись в толпе себялюбцев, россич казался жалким и глупым. В нем нет умения состязаться в уловках с людьми, убежденными в праве попирать других, жить чужим соком»).
А иностранец, разумеется, хитер и напорист, эгоистичен и подловат; он работает только на себя, не гнушаясь никакими средствами, и россиянин очень легко становится его жертвой. В аннотации к «Великому океану» И. Ф. Кратта оговорено: «В романе выразительно написаны и образы международных авантюристов О'Кейля, Даниэля Робертса, ханжи и тайного убийцы Джории Адамса». А что в романе нет буквально ни одного приличного, порядочного англосаксонского шкипера или хотя бы матроса, стоит ли говорить? И так ведь это очевидно.
Схема отрабатывается даже в лучших произведениях этого жанра, которые имеют шансы не оказаться напрочь забытыми в самое ближайшее время. И в «Великом океане» И. Кратта, и в «Русском флаге» А. М. Борщаговского. Даже в великолепных «Водителях фрегатов» Н. К. Чуковского выведены карикатурные образы английских и французских моряков — дураков и проходимцев.
Иногда по ходу действия герою произведения предлагают выехать за границу, и тогда происходит сцена, больше всего напоминающая совращение святого Антония. Невыразимо противный иностранец трясет жиром и пачками кредиток, улещивает жратвой, бабами и прочим «раем для нищих и шутов», а Мичурин, Циолковский, Кулибин или иной совращаемый герой сглатывает голодную слюну и остается, конечно же, на неблагодарной, но обожаемой Родине.
При описании путешествий Миклухо-Маклая и Пржевальского вокруг них неизменно появляются англосаксы и французы самого гадостного вида и самого неприличного поведения. Занимаются они, говоря на сталинском новоязе, «вредительством», причем из самых подлых и циничных побуждений, — например, науськивают местных феодалов на экспедиции. Все это вранье, тут слов нет, не было таких «вредителей» — но зато схема становится особенно впечатляющей.
Большая часть этих исторических романов сегодня напрочь забыта — тут тоже нет нужды в словах. Таковы уж их и литературные, и познавательные качества. Это вам не стихи Пушкина и Тютчева, и даже не романы Загоскина. Однако эти произведения были изданы десятками и сотнями тысяч экземпляров; их читали, и они формировали отношение людей к действительности. Так сказать, шло создание общественного мнения.