Много рассказов о полудницах существовало у крестьян Архангельской губернии: «Побегу на покос, мама меня полудницей пугала: вот выскочит она изо ржи и утащит». «Полудница есть также Ржица. Ржицею называется потому, что живет во ржи, а полудницею — ходит во ржи в полдень». «По-лудницы раньше были, окна потому и закрывали в самую жаркую пору. А то полудница поймает человека, до смерти защекотит».
Жители Русского Севера видели ее «долговолосой черной девкой с черным лицом» или женщиной с косой в руках (известный образ Смерти). Обитая в густой ржи, «она в полдень ходит по селениям, скашивая стоящих. Того, кто на землю упадет, она не тронет, нет, а кто стоит, того насмерть закосит, засекет. Как увидишь, что полдень, ложись».
Поэтому старались спрятаться, закрыть двери, ставни (особенно в полдень, несмотря на жару). Лучше уж посидеть дома в духоте, чем быть пойманным полудницей. Особо опасными полудницы считались в «полдень года», то есть с 6 по 19 июля, когда не купались и не стирали; не жали после полдня, «потому что полудницы ходили да в окошко глядели».
По поверьям Ярославщины, полудница — высокая девушка в белом, обитает в засеянных хлебом полях. Она будто бы заманивает в рожь детей или «вертит» головы работающим в полдень — «вертит, пока не натрудит шею до жгучей боли». На Вологодчине же считали, что есть два рода полудниц, добрая и злая: «добрая — закрывает в полдень громадной сковородой хлеб и травы, а злая — оборачивает сковороду другой стороной и прижигает молоко хлебных зерен и цвет трав».
Иногда полудниц путали с другими женскими духами: то с Марой (Смертью), то с русалками, которые также любили посидеть во ржи и погонять детей, то с удельницами, следившими за тем, чтобы крестьяне не приворовывали чужой земли и не собирали соседский урожай. А то (в Южной Сибири) — с лохматой кикиморой в виде старухи-нищенки в лохмотьях; она хлестала крапивой детей, которые забирались в чужие огороды.
Из всего, что известно о полудницах, М. Н. Власова в «Русских суевериях» делала вывод: «Обе полудницы — и прекрасная, и страшная — духи полдня: в сущности, они охраняют (или воплощают) не только поле, но и сам полдень; сравните название полдня: полуденка, полудёнка. Время максимальной активизации солнца — полдень — это «межа», разделяющая день, «поворот на вечер», время и сакральное, и опасное. Оно делает очень активными самые разнообразные силы и существа, в том числе исключительно «полдневные». Человеку же полагалось в полдень отдыхать. Еще в «Поучении» Владимира Мономаха говорилось: «Спанье есть от Бога присуждено полудне, от чин бо почивает. И зверь, и птицы, и человеци».
Но именно из-за опасности оказаться не защищенным от нападения полудницы тульские крестьяне предпочитали в полдень бодрствовать. Здесь считали, что полуденные духи, полудницы и полевики, выходившие из земляных нор при повороте солнца «на вечер», могли «навести» на человека еще более крепкий, по сути беспробудный, сон, ведь сон — это, по древним поверьям, «малая смерть».
Русский этнограф Ф. И. Буслаев писал о том, что «согласно с самым именем полудницы и немилостивым ее обычаем убивать в полдень людей, если они замешкаются на работе, у нас в областных наречиях, а именно в Южной Сибири, употребляется глагол «полудновать» в значении: жить последние минуты перед смертью. Отсюда обычная эпическая форма в древнерусских стихах: «Едва душа в теле полуднует».
Словом, нет сомнения, что полудница — это страж времени и старинных традиций, она — хозяйка и хранительница урожая. Если пользоваться сравнениями с Античностью, то ее можно было бы назвать славянской Деметрой.
Противостояла ей полуночница, но о духах тьмы мы расскажем позже.
Фараоны и фараонки
Существует много рассказов про этих полурыб, которые, цепляясь за борт судна, выспрашивают у моряков о сроке конца света. Будто бы только тогда они смогут избавиться от рыбьего хвоста и стать вполне людьми. Свое название они получили потому, что, выглядывая из воды, кричат: «Фараон! Фараон!». Вот один из таких рассказов: «В иную пору корабль плывет, хотя бы и по обнаковенной воде, но зато по сторонам от него беспрестанно выныривают чудовища: от головы до пояса человек, а от пояса до ног — рыба. Вынырнет это чудовище, встряхнет зелеными длинными волосами, только брызги на версту летят, да закричит глухим хриплым голосом: «Фараон!» Это фараоновы воины, что за Моисеем гнались, да потонули. В иную пору эти самые чудовища, их тоже зовут фараонами, ухватятся за корабль ручищами, словно граблями, да спрашивают: «Когда Господь с судом сойдет?» — «Завтра» иль-бо «Послезавтра», — скажут им с корабля, чтоб только отвязаться. Ну, и отстанут, а без того ни за что не отстанут, такие привязчивые, право. Им, вишь, узаконено жить в море до преставленья света. Тогда их рассудят с царем фараоном: из-за него ведь погибли и сделались получеловеками. Это море так и прозывается: фараонское море».
Кроме водных мужчин и дев, есть еще и их дети, фараончики; их описывают как «чудных белотелых мальчиков и девочек с русыми кудрями, которые плавают в море. У них рыбьи хвосты». Вообще слово «фараон» было ругательным — им прозывали князя Андрея Боголюбского, которого в народе не любили, считая Антихристом за его непомерные сборы дани.
В Мурманской области в реке Кице обитала водяная дева — Кицка жонка, которая, как и фараонки, имела рыбий хвост. Вот как о ней рассказывала жительница села Кузомень, стоящего на берегу Белого моря:
«В стародавни времена это она тут поселивши была, проклятуща. Река Кица-то, она глыбока, тиха, леса округ ее стоят дремучи, — нечисти в этих местах жить и приятно. Вот поселилась на реки Кицка жонка. Живет, водяну траву жует, рыбой семгой командувает. С виду-то она ровно девка али жонка, а хвост у ей бытто рыбий».
Река Кица впадает в Варгузу, и там случилось, что рыбаки братья Заборщиковы все дохлую рыбу из воды вытаскивали. Решили они, что это неспроста и виновата в этом рыбья хозяйка, Кицка жонка. И вот что было дальше: «И порешили братовья как ни есть, а жонку Кицку переупрямить и хорошего лова добиться. Вот о полночь приходят братья на берег, молят, вызывают: «Кажись нам, нечиста сила». А она уж тут как тут, волоса распустила, хвостом хлобыщется, глазищи свои бесстыжие так и пялит. «Чего, — говорит, — вам от меня надоть?» А Заборщиковы ей и говорят: «Так, мол, и так, твои все это штуки, рыба у нас все сонная ловится, скажи толком, сделай милость, чего ты от нас хочешь?» А жонка Кицка и говорит: «Это я с печали да с горя». — «Какое у тебя, у нечистой силы, горе?» — «А то горе, — жонка отвечает, — что давно я человечьего мяса не пробовала. Дайте вы мне, — говорит, — свежей человечинки, так я вас таким уловом порадую — озолотитесь оба с одного вылова». Сказала, хвостом вернула и была такова. А рыбаки, ровно ошалевши, домой пошли».
Вскоре после этого на Кицком берегу начали пропадать люди: «То парня не доищутся маленького, то девки, то старухи. Люди все дивятся, плачут, а потом как-то странно слух пошел, что людей этих жонка Кицка к себе требовала, а то улова всей деревне не будет. В нечисту-то силу у нас вековечно верили. А вот тольки, как именно эти люди исчезали — никто не видал. И стали про пропавших говорить шепотом — «утонул». И ничего боле. Боялись об этом громко говорить, как бы нечиста сила не наказала. А только купцы на тех тонях богатели».
Дело раскрылось лишь после того, как чудом выжил брошенный на Кицкой тоне в воду мальчик. Его подобрали и выходили монахи с тони Соловецкого монастыря: «Он ни имя свое, ни деревню никак вспомнить не мог. Так безвестным у монахов и жил. А пришел в возраст — обет дал за свое чудесно спасенье в монастырь постричься. И так его монахи к своей жизни склонили, что он ни об чем другом и не помышлял. А вот как нечаянно со старцем отправился собирать милостыню на чудотворную икону, да как пришел в свою бывшую деревню и мать увидел — враз все вспомнил, все рассказал, как дело было.
Хотели было начальству жаловаться — да купцы, видно, всем становым и урядникам уши позолотили. Не слышат ничего, да и баста. Хотели всем миром с убивцами своей рукой разделаться — монахи отговорили: «Господь, — говорят, — свою милость к младенцу показал, благоговейте перед чудом, а убийц ихняя совесть сама накажет. А вы не троньте…» Так народ их и не тронул. Тольки с тех пор люди на Кицком пропадать перестали. А Заборщиковы богатый вклад в Соловецкий монастырь отправили».