Так вот, описанный порыв, осознаваемый, но сугубо индивидуальный, взятый в самом что ни на есть своем «очищенном» виде, в отрыве от всех возможных и невозможных материальных и нематериальных причин, его породивших, и есть то, что наиболее уместно называть волей. Выбор же способа реализации этого порыва уже не имеет к рассматриваемому понятию прямого отношения. Точно так же лежит вне воли упорство, настойчивость в достижении задуманного, «преодоление внешних и внутренних препятствий».
Акт сотворения волевого порыва, очевидно, начинается в эмоциональной сфере, как и производство любой новой мысли.
Легко заметить, что при изложенном понимании воли она никак не может быть общей. То есть фигурировать в каком-либо определении нации. Люди объединяются для свершения общих дел, но при этом всегда у каждого из них свой порыв. Есть взаимовыручка и взаимоподдержка, есть кооперация и подчинение, принуждение, введение в заблуждение и прочее и прочее – но нет общей воли.
Да и как можно говорить, например, об общенациональной воле, когда большинство людей всю сознательную жизнь не задумываются о проблемах и заботах своего народа? Если ж проскочит у кого-нибудь одна-другая мыслишка по данному поводу, то вряд ли он легко найдет единомышленника. Богач думает об одном, нищий о другом, домохозяйка – о третьем, и лишь общественный деятель, прихотью судьбы заброшенный на руководящий пост, принужден подумывать иногда что бы этакого сделать, чтобы народ чувствовал себя более-менее сносно.
Нет, воля не имеет никакого отношения к понятию нации.
Ощущая слабость тылов, многие социологи стараются меньше употреблять слово «нация», предпочитая пользоваться «этносом». Однако хрен редьки не слаще.
В настоящее время наиболее распространенное определение этноса гласит, что это «осознанная культурно-языковая общность». Ну, про культуру и единый язык выше уже говорилось. Остается «осознанная общность». Лев Гумилев, кстати, именно этим и ограничивался: в его понимании этнос есть совокупность людей, осознающих свое единство, и более ничего. Ни общего языка им не надо, ни территории, экономики и прочего.
Но достаточно ли для раскрытия понятия «нация» ограничиваться лишь самоосознанием своей общности составляющих ее людей?
С юридической точки зрения этого маловато: если б было так, то в девяностые годы двадцатого века большинство россиян записалось бы в евреи, в американцы или французы, в южноафриканцы или канадцы – да в кого угодно! – и уехало б из страны в поисках достойной жизни, подальше от пьяного маразма и воровского беспредела.
Недостаточно и с точки зрения здравого смысла определять народы только по осознанию их представителей своей принадлежности к ним. Сегодня я записался в китайцы, завтра буду говорить, что бразилец, – какие изменения со мной произойдут? Да никаких: «каким ты был, таким ты и остался…». Значит, все-таки есть что-то, определяющее твое отношение к конкретному народу? Есть! – все это чувствуют. Можно пойти дальше. Даже осмелиться утверждать, что все народы, обитающие на территории современной России, – якуты, мордва, карелы, татары, башкиры, евреи и так далее – в той или иной степени переняли это нечто общее от русских, от соседей и от самих себя. Не зря же любого россиянина, как бы он ни кочевряжился и ни возмущался, за границей называют русским.
Уместна следующая ассоциация. Если способности конкретного человека имеют генетическую природу, есть результат взаимодействия ДНК родителей, то его характер есть следствие генетики и условий жизни, воздействия всего окружения в процессе его воспитания и самовоспитания, образования и самообразования. А от поколения к поколению в традиции передаются, словно те же молекулы ДНК, некие общие, одинаковые для всех членов данного сообщества взгляды на мир и самих себя, На то, что значит – правильно жить, и как это делать. Прививаются типовые реакции на жизненные коллизии.
Именно эти особенности мироощущения естественно принимать за основу при определении нации и называть национальным характером. Что это за сущность и из чего она складывается, изучается довольно новой, но широко не известной наукой этнопсихологией. К сожалению, и отец-основатель ее Франц Боас, и его последователи оказались, мягко говоря, не в ладах с системным анализом. По этой причине докапываться до сути открытий этнопсихологии не менее хлопотно, чем добывать, скажем, бриллианты в Якутии. Необходимо сделать, по крайней мере, обстоятельное отступление.