К ветвям дерева прикрепляли свечи, развешивали лакомства, украшения, внизу раскладывали подарки, которые, как и сама елка, готовились в строгом секрете. И наконец, перед самым впуском детей в залу, на дереве зажигали свечи.
Входить в помещение, где устанавливалась елка, до специального разрешения детям строжайшим образом запрещалось. Чаще всего на это время их изолировали в детскую или в какую-либо другую комнату: «Наверху нас запирают в гостиную, а мама с гостями уходит в залу зажигать елку…» [см.: {441}: 92]
В ряде европейских стран существовал обычай: перед тем как впустить детей в помещение с наряженной и зажженной елкой, для достижения большего эффекта их держали в «отдельной совершенно темной комнате»:
…детей запирали перед елкой в темную комнату для того, чтобы блеск свечей, роскошь игрушек и елочных украшений показались им еще прекраснее [см.: {188}: 18].
В русской традиции этот достаточно жестокий обычай, насколько мне известно, принят не был.
Нетерпение детей возрастало с каждой минутой: «Волнение наше доходит до крайних пределов…» [см.: {441}: 92]; «Волнение наше было такое, что мы уже не можем сидеть на месте, двадцать раз подбегаем к двери… и время кажется длинным-длинным» [см.: {451}: 66]. Иногда кому-нибудь из самых бойких ребят все же удавалось застичь тот момент, когда елку проносили в зал, и как они тогда были счастливы: «…и Андрюша, успев увидеть, мчался к нам вверх по лестнице, удирая от гувернантки, захлебнувшись, шептал: „Принесли!..“» [см.: {493}: 68]. Дети не могли видеть то, что делается в доме, но по всевозможным знакам они стремились угадать, что происходит за пределами их комнаты: прислушивались, подглядывали в замочную скважину или в дверную щель: «Мы совершенно не в силах сидеть на месте и то подбегаем к одной двери, то к другой, то пытаемся смотреть в щелку, то прислушиваемся к звукам голосов в зале» [см.: {441}: 91]; «…спрашиваем — скоро ли готово, подсматриваем в ключевину…» [см.: {451}: 66]. Как вспоминали об этом М. Кузмин и В. Князев:
Слух и обоняние детей обострялись до предела: «Чувствуется приятный смолистый запах елки…» [см.: {441}: 91]; «Пахнет хвойным деревом и смолой» [см.: {451}: 66]; «Все чувства, как вскипевшее молоко, ушли через края — в слух» [см.: {493}: 68]; «Пахнет смолкой свежий ельник / Из незапертых дверей» [см.: {215}: 79].
Дети слышали, что «внизу… что-то несли, что-то шуршало… что-то протаскивали, и пахло неназываемыми запахами, шелестело проносимое и угадываемое…» [см.: {493}: 68]; «Этот блеск, этот свежий, такой вкусный запах елки восхищали меня необычайно» [см.: {20}: 563].
Когда же наконец все приготовления были закончены, детям либо подавался условный сигнал: «в ту же минуту раздался звонок» [см.: {188}: 22–23]), либо за ними приходил кто-то из взрослых или слуг: «…слышим приближающиеся из залы шаги мамá к гостиной двери» [см.: {441}: 92]; «Обычно мы, все дети, ждали в соседней комнате, пока двери не откроются и лакей Петр, в черном фраке и белых перчатках, не заявит торжественно „Милости просим“» [см.: {413}: 6]; «И когда уже ничего не хотелось как будто от страшной усталости непомерного дня… снизу, где мы до того были только помехой, откуда мы весь день были изгнаны, — раздавался волшебный звук — звонок!» [см.: {493}: 68].
Наконец двери в залу открывали и детей впускали в помещение, где была установлена елка. Этот момент распахивания дверей запечатлен во множестве мемуаров, рассказов и стихотворений: он был для детей долгожданным и страстно желанным мигом вступления в «елочное пространство», их соединением с волшебным деревом: «Наконец все готово. Двери залы отпираются… и из гостиной вбегаем мы» [см.: {455}: 42]; «Вслед за этим дверь отворяется на обе половинки, и нам позволено войти…» [см.: {441}: 92]; «Вдруг раскрылись двери и из соседней комнаты шумною гурьбой вбежали дети» [см.: {146}: 253]; «…двери отворились настежь и в комнату влился поток яркого света…» [см.: {188}: 22–23]; «Наконец дверь растворяется, и счастливцев, с нетерпением ожидавших этой минуты, впускают в заветную комнату» [см.: {354}: 4]; «Наконец праздник начался, двери растворились…» [см.: {354}: 5]; «…вечером вдруг распахивались двери, за которыми мы давно уже стояли в нетерпении» [см.: {131}: 131]; «…нам навстречу распахиваются двухстворчатые высокие двери… И во всю их сияющую широту, во всю высь вдруг взлетающей вверх залы, до самого ее потолка, несуществующего, — она!» [см.: {493}: 67].