Именно благодаря этой сложной «структуре» большевицкой провокации М.В. Захарченко и Г.Н. Радкович (бывшие в ней под фамилией супругов Шульц) так до самого конца и не могли разобраться в ней, хотя у них часто сомнения сменялись уверенностью (они еще в 1923 году, при первом своем походе, сразу на границе, убедились в наличии провокации, но, приехав тогда в Москву, попали в очень сложную и жуткую обстановку). Террористические акты «монархической организации» вводили в заблуждение. Да и целый ряд моментов до сих пор остается неразгаданными. Так, Шульцы считали те условия, которые создались «в московской организации», «необходимой школой для членов КО, которые не были еще в СССР». И в 1924 году они просили разрешить о впуске «пополнения», – тогда ОГПУ разрешило впустить только еще троих (приехали: Каринский, Шорин и Сусалин{73}), но в дальнейшем, в течение более двух лет, все подобные просьбы Шульцев отклонялись под разными предлогами.
Группа «Трест» тщательно оберегала в Москве свои тайны. Полковник Сусалин, несмотря на все предупреждения Шульцев, не проявил осторожности: он выразил свои сомнения о «монархической организации»… и немедленно исчез. Когда Шульцы начали справляться о нем у «руководства», то им было отвечено, что Сусалин был опознан в Москве на улице болгарскими коммунистами, которые знали его по Софии как белогвардейца. Спасти его было невозможно. Сусалин наряду с Самойловым{74} и Строевым{75} (преданных в 1927 году провокатором Адеркасом) и были настоящими и единственными жертвами большевистской провокации в КО. Остальные погибшие к провокациям не имели никакого отношения.
Разумеется, эти же слова должен был сказать и всякий другой агент-провокатор, которому было предписано внедриться в эмигрантскую белую организацию. Но М.В. Захарченко-Шульц отнюдь не была тем безгласным собеседником, который должен был только выслушивать покаянные речи агента ОГПУ. Ведь она наблюдала Опперпута в течение более трех лет, и именно тогда, когда он был настоящим провокатором, т. е. М.В., как никто другой, могла оценить его раскаяние в свете всей «монархической» эпопеи. И эта оценка оказалась для Опперпута благоприятной: если у М.В. до самого конца не было доверия, то какая-то степень его несомненно существовала, особенно после его «исповеди». К сожалению, мы не знаем всех тех больших и мелких черточек из многолетних московских наблюдений Захарченко, по которым складывалось ее мнение о том или ином участнике провокации. Нам известен только один случай.
После отъезда Шульгина из СССР М.В. слышала, что был момент, когда знатный путешественник «повис на волоске», и только «присутствие духа Оскара Оттовича» (т. е. Опперпута) – как ей тогда рассказывали – спасло его от гибели. В расшифровке это означало, что ОГПУ собиралось Шульгина арестовать (эти сведения были у Бурцева) и только уговоры и доводы Опперпута спасли его. Здесь как раз и пришла «Оскару Оттовичу» блестящая мысль: Шульгин о своем путешествии напишет книгу! Эта мысль чрезвычайно понравилась начальству. «Дни» Шульгина, переизданные Москвой, пользовались большим успехом, и, зная искренность и восторженность автора, чекисты вправе были ожидать от книги о путешествии большого эффекта. Она стоила «показательного процесса».
Даже будучи в Финляндии, Опперпут ни разу не обмолвился об этом случае, что, несомненно, говорило в его пользу. Был и еще один очень важный факт. Опперпут не только рассказал о «Тресте» и предупредил об опасности М.В. Захарченко-Шульц, но он теряет вместе с последней несколько (опасных!) дней, чтобы известить о создавшейся ситуации и остальных членов КО: Радковича, Каринского и Шорина, бывших в то время в провинции (эта группа вышла из СССР через Польшу, где была арестована). Следует отметить, что ни один «очень осведомленный» историк, кроме Чебышева, об этом факте даже не упомянул.
И этот «провокаторский жест» Опперпута можно истолковать как угодно. Например, «логически» можно говорить о тончайшей мере виртуозности: чтобы придать переходу провокатора абсолютную правдоподобность, ОГПУ выпускает не только Захарченко, но и остальных белогвардейцев, в надежде получить двойные плоды после «игры» Опперпута. Но возможны и другие «логические построения»: не целесообразно ли было ОГПУ выпустить с Опперпутом только М.В., а остальных все же задержать, отчего правдоподобие перехода агента нисколько бы не пострадало. Опперпут мог бы легко и весьма реально объяснить реальность полученных им сведений непосредственной опасностью ареста и полной невозможностью физически предупредить группу Радковича.
73
Сусалин Иван Михайлович (Петрович). Из дворян, сын офицера. Киевский кадетский корпус, Елисаветградское кавалерийское училище, 1914 г. Штабс-ротмистр 12-го гусарского полка, летчик-наблюдатель 12-го корпусного авиационного отряда. В Добровольческой армии, ВСЮР и Русской Армии до эвакуации Крыма; в 1918–1920 гг. в 8-м и 4-м авиационном отрядах. Подполковник. Орден Святого Николая Чудотворца. Осенью 1925 г. в составе Технического батальона во Франции. Полковник. В эмиграции в Болгарии, начальник контрразведки. В 1926 г. послан Кутеповым на разведку в Москву. Расстрелян 10 июня 1927 г. в Москве.
74
Самойлов Василий Александрович, р. в 1897 г. Из крестьян. Фельдфебель. В Северо-Западной армии. В эмиграции член боевой организации РОВС, дважды ходил в СССР. Расстрелян большевиками в сентябре 1927 г. в Петрограде.
75
Строев Н.П. (Строевой), р. в 1900 г. Из дворян, сын полковника. В белых войсках Восточного фронта. Мичман. В эмиграции член боевой организации РОВС. Расстрелян большевиками в сентябре 1927 г. в Петрограде.