Эта дезинформация ОГПУ в сентябре не была случайна, она была пущена с особым и точным расчетом, она приурочивалась к тем неудачам КО, которые были в августе (гибель Соловьева и Шорина, поимка Болмасова и Сольского, суд и расстрел последних).
ОГПУ отлично знало, что никакие неудачи не остановят «кутеповцев», что люди там есть и они еще пойдут: необходимо дискредитировать КО. И все это легко достигалось одной дезинформацией об Опперпуте. И как мы видим по «историям «Треста», этот расчет чекистов оказался совершенно безошибочным: не только неудачи, но взрыв в Петербурге господа исследователи немедленно связали с провокацией Опперпута.
Однако, раскрывая свою прошлую тайну об участии Опперпута в убийстве Опанского, ОГПУ никак не предполагало, что этот факт из показаний перебежчика не был известен даже «самым осведомленным» лицам. ОГПУ никак не могло себе представить, что многие рассказы Опперпута никогда не увидят света. Следует также указать, что в книге Кичкасова «Белогвардейский террор против СССР» (1928 г.) имя Опперпута полностью выпало, точно его и существовало.
По делу «июня 1927 года» мы располагаем еще двумя новыми свидетельствами. Первое из них – статья нового эмигранта г. Ивана Репина, которая сообщает о двух ценных моментах, до того нам неизвестных.
И. Репин точно указывает место и описывает сцену самоубийства Захарченко-Шульц и Петерса. Это случилось у станции Дретунь Смоленской губ., где находились красноармейские лагери, в которых автор отбывал свой учебный сбор. Скрывавшиеся в этом районе М.В. и Петерс выходят (23 июня?) на поляну леса, где вела учебную стрельбу одна из рот. Приняв последнюю за облаву, Захарченко и Петерс стреляются (можно предполагать, что облавы ОГПУ теснили их именно к месту красноармейских лагерей).
Второй момент, который мы узнаем из статьи нового эмигранта, – это арест и долгое пребывание в тюрьмах ни в чем не повинных людей, обвиненных ОГПУ в связи с террористической заграничной группой. Если для иностранцев и эмигрантов ОГПУ могло сообщить об Опперпуте все, что ему надо было (то убит, то жив, то награжден и т. д.), то внутри у себя оно, конечно, не считало нужным скрывать истины.
Обвинения невинных людей, как указывает г. Репин, строились на связи со всей московской террористической группой, в том числе был и Опперпут. Если бы последний продолжал быть агентом ОГПУ (да еще награжденным), то вряд ли в чекистских абсурдных обвинениях фигурировал бы здравствующий провокатор. Для обвинения достаточно было и двух имен заведомо «белобандитских».
Другое свидетельство – одного из нас, который во время войны, в августе 1942 года, побывал в Смоленске. «В сопровождении заместителя градоначальника Смоленска г. Георгия Гамзюка, – сообщает В.А. Ларионов, – я посетил градоначальника Смоленска Меньшагина, который пригласил меня и г. Гамзюка к себе на чашку чая. В разговоре Меньшагин рассказал, что в продолжение многих лет работал как советский правозаступник в том же Смоленске. Вспоминая затем интересные случаи из своей практики, он сообщил, что осенью 1927 года ему пришлось защищать в местном суде стрелочника, который обвинялся в том, что позволил в июне переночевать у себя в будке белогвардейцу, который на следующее утро был после перестрелки убит на Смоленском сахарном заводе. Это и был Опперпут. Стрелочник был приговорен на 10 лет «Кц». Этот рассказ пришелся к слову, т. к. Меньшагин не знал, кто я. Для него я был лишь эмигрант, приехавший из Германии для розыска брата. Этот рассказ Меньшагина имеет документальную силу, т. к. его может подтвердить и г. Г. Гамзюк (проживающий теперь в США), слушавший его.
Как известно, в печати имеется и другое свидетельство о ином конце Опперпута – это статья г. Войцеховского в «Возрождении» «Разговор с Опперпутом». (Дело происходило во время войны в Варшаве, куда якобы явился под вымышленной фамилией… Опперпут!)
Статья г. Войцеховского чрезвычайно характерна для господ исследователей, она весьма показательна для истории «Треста»: вот именно на таких «источниках» и базировались их описания. Г. Войцеховский передает слух, причем источник последнего скрыт под буквой икс. Допустимо ли это? И этот слух Бискупского – Войцеховского у редактора «Возрождения» превращается в факт. «Что же немцы с ним сделали?» – спрашивает автор. Бискупский пожал плечами: «Не знаю… Расстреляли, должно быть…» Это «не знаю» и «должно быть» ген. Бискупского, наряду со всем рассказом г. Войцеховского, становится очень хорошим источником, из которого получилось категорическое примечание редактора.