«Мы уничтожаем девять десятых человечества, ради того чтобы одна десятая дожила до победы большевизма», – сказал первый пророк Ленин. «Единственной формой победы является уничтожение противника», – прибавил второй пророк Троцкий. Третий, Бухарин, заявил, что только казни и убийства образовывают сознание коммунистического человека. Дзержинский считал кровавый террор чрезвычаек признаком народного гнева, получившего систематическое оформление. Зиновьев прославляет убийства сотен тысяч людей, называя их славой русской революции. Диктатор Украины, Лацис, цинически выдвигает новый принцип юстиции, перед которым содрогнулась бы даже душа полудикого, примитивного человека: «Не ищите доказательств того, что подсудимый словом или делом выступал против советской власти. Первым вопросом должно быть, к какому классу он принадлежит. Это должно решить вопрос о его судьбе. Нам нужно не наказание, а уничтожение». А существует, кроме того, заявление одного из этих лжепророков, которое, как молния, освещает самые глубокие тайники темной души новой религии и возглашает миру смертный приговор всем достижениям христианской цивилизации. «Долой любовь к ближнему! – сказал Луначарский. – Мы должны научиться ненависти. Мы ненавидим христиан, даже лучшие из них – наши враги. На знаменах пролетариата должны быть написаны лозунги ненависти и мести!» И из всех этих заявлений выпирает одно-единственное слово – убий, убий, убий!.. Убий старика и ребенка, убий солдата и гражданина, убий пастыря, убий женщину, убий беззащитного больного, убий…
Кто-нибудь может подумать, что нет той сатанинской силы, которая могла бы воплотить эти страшные лозунги в жизнь. Напрасная наивность! Банда кровожадных палачей захватила в свои руки власть над великой русской страной и совершила преступление, погрузив целый народ в море крови и слез. Пущена в ход машина уничтожения, убившая несчетное число людей. По подсчетам С. Мельгунова – 1 700 000 человек убито по распоряжению кровавой чрезвычайки. Кто же не понимает того, что, когда совершался этот кровавый погром, ужас охватил весь русский народ, и всеми возможными путями вырывались из пределов страны многочисленные изгнанники, которые, спасая свои головы от меча палачей, потеряли все, что было им дорого: потеряли родину, потеряли родную землю, потеряли имущество.
Русский эмигрант! Кто лучше понимает твое несчастье, чем поляк, который в истории собственного народа в течение стольких лет сам был изгнанником. Кто лучше понимает твое горе, русский изгнанник, чем народ Адама Мицкевича, который сказал, что нет слов для определения пределов несчастья изгнанников…
А нужно помнить, что трагедия русской эмиграции, быть может, больше трагедий других эмиграций, когда-либо существовавших. Ибо те, кто овладел Россией, захлопнули немедленно двери родного дома перед тем, кто ушел в изгнание. И им было сказано: нет у вас родины вовеки, никогда не будет вам позволено вернуться на родную землю! И это запрещение проводится в жизнь по отношению ко всем эмигрантам: как по отношению к тем, кто хотел бы вернуться на родину для начала новой борьбы, так и по отношению к тем, которые жаждут начать на родной земле новый труд, как, наконец, и по отношению к тем, которые ни о чем не думают и ничего не проектируют, а только не могут больше жить вдали от родного края, которые желают вернуться на родную землю только для того, чтобы припасть к ней лицом и оросить ее сердечными слезами.
Не права поэтому та часть польского и европейского общественного мнения, которая осуждает поступок Бориса Коверды за то, что он совершил его на чужой земле, вопреки правилам гостеприимства. Ибо Коверда рассуждал так же, как рассуждал здесь господин прокурор. Он хотел поставить на карту свою молодую жизнь и свести счеты в самом советском притоне. Но ему было отказано в паспорте. Ему преградил путь страх комиссаров за собственную безопасность, страх, всегда характеризовавший палачей, не заботящихся лишь о чужой жизни и равнодушных к стонам и крикам отчаяния. Вот почему то, что должно было произойти, произошло не на русской, а на польской гостеприимной земле. А истинным виновником этого является не Борис Коверда, а советский строй, который, с одной стороны, поддерживает ненависть и отчаяние в душах эмигрантов, искусственными мерами принуждает их к жизни на чужбине, а с другой стороны, посылает за границу своих представителей, выставляя, таким образом, людей, являющихся живым символом кровавой большевистской теории и олицетворением источника несчастий всей эмиграции. Нужно же сказать себе, что вся Европа усеяна миллионами людей, могущих предъявить большевизму ужасные счеты, счеты не на жизнь, а на смерть: одной частью этих людей является миллион эмигрантов, коренных русских, которым больше нечего терять, так как их лишили всех моральных и материальных ценностей, за ними следуют иностранцы, жившие и работавшие в России, которых также лишили всего: те поляки, французы, немцы, англичане, которые шли в Россию полные сил и культуры, знания, капитала и которых современная Россия изгнала из своих пределов, оставив им лишь нищенский посох. Есть, наконец, третья категория людей, ненавидящих большевизм и советскую власть за то, что они делают здесь, на собственной нашей земле, поджигая наш дом. Они хотят взорвать этот дом, уничтожить быт, нашу культуру, нашу государственность, нашу цивилизацию. Что может быть более бесспорного, чем права самозащиты, кто может требовать от европейца, чтобы он спокойно ждал обвала своего дома, кто может удивляться тому, что в Европе растет число активных людей, полных молодой энергии, готовых заставить большевиков отозвать из Европы свои разрушительные представительства? Европа усеяна миллионами людей, видящих собственное спасение и спасение мира в уничтожении большевизма. И вот, в этих условиях, по столицам Европы проходят многочисленные советские дипломаты, для которых их правительство требует таких условий безопасности, чтобы волос не упал с их головы. Оно требует безусловной гарантии, что жизнь их безусловно будет защищена. Оно требует этого во имя европейской культуры, во имя святой заповеди: не убий! Ах, я хотел бы спросить лидеров большевизма: что бы было, если бы Европа на один момент последовала бы их призывам и захотела написать на своих знаменах слова ненависти и мести? О, как коротка была бы тогда жизнь тех многочисленных советских дипломатов, на руках которых до сих пор не высохла кровь их невинных жертв!