Здесь я невольно вспомнил о печальном факте, имевшем место незадолго до нашего побега. Группа русских офицеров села на парусное судно, шедшее из Новороссийска в Батум. В открытом море офицеры завладели кораблем с целью бежать в Турцию. Однако неумение ориентироваться в море погубило их. Капитан сумел привести судно в Батум, уверяя их до последнего времени, что судно находится у турецких берегов. Офицеры были схвачены батумской Чекой и расстреляны после невероятных пыток и издевательств.
Капитан поспешил нас заверить в том, что будет точно исполнять все наши приказания и отдаст команде соответствующее распоряжение. Помощники его высказались в том же духе.
Второй помощник, между прочим, сказал, что, по его мнению, наше предприятие обречено было на неудачу, так как советские пограничные посты войск ГПУ, заметив наш уход, телеграфируют Штабу Флота в Севастополь; Штаб же даст телеграмму на Тендру. Оттуда вышлют за нами в погоню два быстроходных миноносца, которые нас и обнаружат. На это мы возразили, что живыми в руки большевиков не дадимся и судна также не вернем. Мы пояснили затем, что в случае неудачи «Утриш» будет нами зажжен и потоплен. Последнее наше заявление еще более обескуражило капитана и помощников. Но и поездка в Варну им мало улыбалась.
Де Тиллот спросил, есть ли на судне провизия и в каком количестве. Ответ, данный капитаном, был неутешителен. Съестных припасов могло хватить на несколько дней, да и то при условии экономии. Мы выразили надежду, что по прибытии судна в Болгарию советское правительство так или иначе сумеет наладить снабжение команды и пассажиров. Что же касается нас, то мы рассчитываем по приходе в Варну сразу же съехать на берег.
Разговаривали мы с администрацией, как и со всеми на судне (за исключением, конечно, коммунистов), с полной вежливостью.
Пробыв в каюте с час, я поднялся на палубу. Администрации было разрешено выходить по одному человеку наверх, но при условии, что они ни с кем из команды и пассажиров не будут вступать в разговоры.
Ночь прошла спокойно. Никто из нас не смыкал глаз. Наверху были только мы одни. Капитан с помощниками находились в каюте, мотористы при моторе, остальная команда и пассажиры – в трюме, и только вахтенный рулевой стоял у штурвала, находясь в зоне моего наблюдения.
Пассажирам и команде спустили в трюм постельные принадлежности и разрешили зажечь свет. Сверху трюм был накрыт досками и брезентом. Находившимся в нем разрешили выходить по одному человеку наверх, всякий раз с нашего на то разрешения. Всем, однако, дано было понять, что малейшее неповиновение повлечет за собой беспощадную кару.
При проверке курса судна мне приходилось делать замечания рулевым, допускавшим значительные отклонения компасной стрелки. Всякий раз, когда на вахте стоял профуполномоченный, амплитуда этих отклонений превышала 5 градусов, и почти всегда вправо. По моему мнению, рулевой хотел, чтобы мы попали в Румынию. Дошло до того, что я пригрозил ему наганом. С этого момента амплитуда отклонений сильно уменьшилась.
Итак, я наблюдал за вахтенным рулевым и капитанской каютой, а также время от времени проверял компасный курс. На капитанском мостике имелся еще один компас, но им не пользовались, так как он был неисправен. Де Тиллот, К-в и М-р находились преимущественно на капитанском мостике. Остальные были на шканцах и на баке. Во время пути мы неоднократно всматривались в горизонт, но ничего подозрительного не обнаруживали. Прекрасные судовые бинокли Цейсса верно нам служили.
В трюме произошел тем временем следующий случай. Бывшие там обнаружили исчезновение находившегося среди них кока. Все недоумевали, куда он мог провалиться. Высказывались различные предположения; его окликали, искали, но безуспешно. Перед рассветом мы громко отдали распоряжение исчезнувшему коку немедленно подняться наверх и готовить пищу. Повторять приказания не пришлось. Кок вдруг появился в трюме столь же загадочно, как и исчез и, не отвечая на расспросы окруживших его матросов и пассажиров, стремглав помчался исполнять приказание.
Потом выяснилось, что, после того как всех спустили в трюм, кок, желая спрятаться подальше от непредвиденных им судовых событий, сорвал доски с ящика, в котором были упакованы смоляные тросы, накрыл себя теми же досками и мирно проспал в ящике всю ночь. Бедняга вылез оттуда мокрым и грязным. На подтрунивания окружающих он, полный сознанием своей правоты, не обращал никакого внимания.
Между тем Джон, не евший, как и все мы, предыдущие сутки, еще с вечера начал впадать в черную меланхолию. Почувствовав себя господином положения и случайно заняв боевую позицию в непосредственной близости к камбузу, Джон был приятно удивлен таким соседством. Его изобретательный ум немедленно придумал меню, соответствовавшее обстоятельствам. Нужно заметить, что отсутствием аппетита он никогда не страдал. Держа наготове единственное имевшееся в его распоряжении оружие – финский нож – и время от времени воинственно им помахивая, причем нож блестел в сумерках наступавшего утра, Джон внушал суетившемуся коку непреодолимый страх. Кок старался вовсю, выказывая свое усердие в полной мере. Время от времени Джон спрашивал: «Скоро?» Энергия кока удесятерялась, и он подобострастнопочтительно выкрикивал: «Есть! Так точно! Сию минуту!», хотя ничего еще не было готово. После небольшой паузы слышался новый, более суровый окрик Джона: «Если готово, то почему не подаешь?» Кок, цепеняя от ужаса, с прилипшим к гортани языком, носился как вихрь, доведя скорость своих движений до нечеловеческих пределов. «Что ты мечешься, точно угорелый, – замечал Джон, – ведь толку от этого немного». – «Но что же мне делать?! – восклицал в отчаянии кок. – Ведь я стараюсь изо всех сил». – «Ты у меня поговори еще, я тебе покажу, что делать, бездельник. Будешь доволен».