Люди с открытыми ртами часто дышали, как рыбы, выброшенные из воды. Если воздуха было мало, то зато клопов было такое изобилие, что на стенах, давя их пальцами, писал кто что хотел, вместо красных чернил, изощряясь от скуки в тюремной литературе. Этот кошмар длился недели три, пока собрали этап опять на Урал, и, наконец, отправили, кормя в пути неизменной соленой селедкой и минимумом питьевой воды, почему все испытывали постоянно страшную жажду.
Наконец этап прибыл на Урал в большой лагерь с 5000 человек, из которых только 700 человек было политических, а остальные – бытовики (уголовные). Первая, меньшая группа – политическая, считалась социально опасной, и к ней применялись особо строгие меры и наказания, а вторая – большая, уголовная, считалась социально обиженными, и для них были всякие поблажки и послабления.
Бараки были старые, деревянные, с прогнившими полами и двухэтажными нарами. Общее впечатление было безотрадное. Захаров сидел возле своего барака, и, наверно, вид у него был далеко не радостный, так как, ощутив на своем плече сильную чью-то руку, он услышал следующее к нему обращение: «Ты что это, батя, пригорюнился?» Захаров повернул голову к говорившему и увидал большого, средних лет, улыбающегося человека и ему ответил: «Да чему же радоваться, посмотри вокруг, что делается». – «Эх, батя, не тужи, это только первые десять лет трудно, а потом привыкнешь. Вот я уже вторую десятилетку отсиживаю, 19-й год, и видишь, ничего».
Такое утешение мало улучшило его настроение. Как можно физически прожить столько лет в этих условиях и сохранить еще в себе чувство юмора? В своем политическом бараке Захаров познакомился с заключенным Воиновым, местным жителем из города Соликамска, отстоящего от этого Боровского лагеря в двух километрах, на более высоком месте и видного через высокий забор лагеря.
На просьбу Захарова рассказать ему о городе Соликамске вот что он услышал о нем от заключенного Воинова: «Само название этого города, Соликамск, указывает на то, что он лежит на берегу большой, многоводной реки Камы и что в нем люди добывают соль. При царе Иоанне Грозном городок был маленький, обнесенный кругом рвом и тыном. Жители добывали соль, а во время набегов диких племен отсиживались в этом городке. Гарнизон Соликамска в то время был очень мал и мог вести войну только оборонительную. Если осада затягивалась и съестные припасы подходили к концу, то жители, тайным подземным ходом из города ночью уходили к Каме, где были заранее ими спрятаны затопленные лодки, садились в них и по реке спускались к более населенным местам, пока дикие держали осаду. Такое положение очень мешало добывать соль, и поэтому воевода написал царю письмо, прося его увеличить гарнизон. Царь Иоанн Грозный прислал городку Соликамску образ Иоанна Воина и грамоту, в которой он пишет: «Сейчас прислать ратных людей не могу, т. к. сам веду войну с Казанью (1552), и они мне нужны самому, а вот посылаю я вам икону Иоанна Воина, ему вы усердно молитесь, и он вам поможет». Так жили, молились и отбивались от неприятеля на далекой окраине тогдашней России. Эта икона и грамота царя Иоанна Грозного находятся в одной из церквей Соликамска, обращенной в музей, а другая церковь обращена в какой-то склад.
Наступили скучные, однообразные дни. Каждое утро из ворот лагеря, под конвоем, отправляли несколько сот заключенных на работу на берег реки Камы в Бумкомбинат. Это был огромный завод производства разных сортов бумаги из древесины. Несмотря на то что в Москве на Лубянке Захаров был признан инвалидом, здешняя власть на местах все же заставляла его ходить на работу.
Ему дали длинный багор, и он, вместе с другими, должен был багрить, зацепив багром огромную лесину за комель (толстый конец), и вытаскивать ее из воды на берег. Толкать и тянуть огромные стволы деревьев в воде у него хватало сил, а вытащить из воды на берег, где нужна была сила и сноровка, – этого-то у него не было, почему его скоро забраковали, оставив в лагере.
На Каме хотя и было трудно физически, но человек оживал, видел большую рыбную реку, по которой плыли пароходы и буксиры с плотами и с вольными людьми, и на этом огромном пространстве не видно было начальства и конвоя, стоящих далеко кругом в оцеплении. В зоне же лагеря при наличии более четырех тысяч собранных вместе разных уголовных, шла постоянно картежная игра, пьянство и поножовщина. Играли, ставя на кон как свои, так и казенные вещи, а также на интересные вещи вновь прибывшего заключенного и ничего об этом еще не знавшего, что его хорошие сапоги кто-то уже выиграл, а кто-то их проиграл и проигравший обязан их представить выигравшему.