Попав в оставленные японцами лагеря, прибывшие русские им на смену увидели много японских, непонятных надписей и брошенные предметы японского обихода, а также неподалеку от лагеря, на склоне горы, обширное японское кладбище, что не улучшило настроения вновь прибывших. Здесь, в местах уже «весьма отдаленных», в Приполярном крае, Захарову пришлось пробыть семь лет. Зимы здесь много суровее, чем на Урале, доходя до —50° и —56°. Но слабым утешением было то, что в Сибири есть еще более холодное место – это Верхоянск, где зимой бывает —62° и куда они, к счастью, не попали.
При вступлении в этот лагерь заставили всех прибывших заключенных раздеться догола, здесь же на дворе, хотя местами еще лежал снег, и старший надзиратель объявил: «Так как вы все «контрики» (контрреволюционеры), осужденные в каторжные, строгие лагеря, то никакого вам режущего и колющего вещества не полагается, и поэтому будет производиться строгий «шмон» (обыск)».
Пока надзиратели тщательно проверяли все вещи раздетых заключенных, под открытым небом, «контрики» сильно промерзли и дрожали. Режим в этих лагерях, где были одни политические, был тоже много строже, но приполярный паек, ввиду холода, был немного увеличен и хлеба давали на 100 граммов в сутки больше. В этом лагере на 1200 человек была главным образом молодежь, по-лагерному называемая «работяги». Они ходили под усиленным конвоем на лесоповал (рубка леса), а прибывшие с ними старые, слабые и инвалиды, как Захаров, занимали разные должности внутри лагеря – кто дневальным в бараке, кто на кухне, кто парикмахер, доктор, санитары, бухгалтеры, писаря в конторе лагеря и пр., все они официально назывались хозобслугой, а по-лагерному просто – «придурками».
Среди прибывшей молодежи были власовцы и красновцы. Они рассказывали, что военные следователи с ними были особо строги, крича: «Как вы, рожденные при советской власти, могли пойти против советского строя!» И им вместо обычных 10 лет каторжных работ давали 25 лет. Захарова, как инвалида, назначили в этом лагере заведовать центральным водораспределением на водокачке, находящейся в центре лагеря, где он должен был постоянно быть, и даже ночью, имея за большой печью для себя одиночную нару. Захаров познакомился с привезенными из Харбина бывшими офицерами армии Колчака. Часто к нему заходил на водокачку полковник Олег Иванович Исаев{139}. В прошлом у его родителей было имение в Уфимской губернии. Он, будучи молодым офицером, служил в Нижегородском драгунском полку, в корпусе генерала Н.Н. Баратова в Персии.
Одно время был он в Шанхае и был женат на сестре доктора Казем-Бека, умершего в Харбине. Одна из его дочерей вышла замуж за сына адмирала Хорвата, Димитрия. Олега Ивановича забрали из Порт-Артура, где он жил в сторожке при русском большом кладбище. Когда он освободился раньше Захарова, то писал ему на его высылку после лагеря. Еще в лагере у Исаева была большая седая борода, а после лагеря он принял пострижение и теперь стал иеромонахом, отцом Андреем.
Приходил также к Захарову отдохнуть от барачного шума оставленный в лагере японский генерал Танака, всегда улыбающийся, тихий, спокойный и со всеми приветливый. Был также здесь и молодой японский военнопленный, которого почему-то в лагере все именовали Аркашкой, на что тот охотно всегда откликался, научившись хорошо говорить по-русски.
Вообще у Захарова в лагере среди заключенных было много знакомых, приходивших к нему отдохнуть и поговорить на запрещенные темы. В лагере был старик чеченец, с седой бородой, с Кавказа, по имени Али Эльсанов. Он, приходя к Захарову, здесь, в тиши, на водокачке, в углу расстилал свой арестантский бушлат и совершал свой намаз (молитвы).
В одно из обычных его посещений после намаза Захаров спросил, за что его, такого старого, забрали сюда. Али достал из-за пазухи аккуратно связанную пачку бумаг и, найдя в ней что ему было нужно, передал бумагу Захарову со словами: «На, читай!» Карпуша развернул эту бумагу и прочитал в ней следующее. Вверху было написано – «копия», слева, сбоку, отпечатано на машинке: «Постановление народного суда в Гудермесе»; дальше шло самое постановление: «Али-Эльсанов, чеченец такого-то аула, осужден народным судом в Гудермесе на 25 лет каторжных лагерей за то, что он молил Бога избавить его от советской власти». Дальше, как обычно, шли внизу подписи секретаря и председателя, дата и печать.
Прочитав эту бумагу, трудно было поверить, как это могло быть, что безбожная советская власть могла наказать 75-летнего старика за его молитвы на 25 лет каторгой, почему Захаров и спросил его, как это могло случиться. Эльсанов ему объяснил, что когда он молился, то молодой чеченец-комсомолец подслушал и на него донес. Советская власть, считающая себя сильной, хотя и безбожная, а все-таки побаивается за свое существование. «А вдруг Аллах услышит молитву Эльсанова и избавит его и других от их власти?»
139
Исаев Олег Иванович. Офицер 17-го драгунского полка. В белых войсках Восточного фронта; в феврале – марте 1920 г. в 1-й кавалерийской дивизии, ординарец при штабе 3-й армии, к 1922 г. на Сибирской флотилии. Ротмистр. При эвакуации 1922 г. остался в Гензане. В эмиграции в Шанхае, на 1932 г. во французской муниципальной полиции, к 1936 г. в приюте Св. Тихона. Вывезен из Порт-Артура в СССР.