Убедившись в этом, я сказал Струве то, что, как мне кажется, я должен был сказать. Я указал, что у «Треста» нет никакого предвзятого подхода к кому бы то ни было в эмиграции и что сотрудничество возможно со всеми теми, кто может быть для «Треста» полезным, но что отношение «Треста» к Юнкерсу и Бородину вполне искренно. В известные моменты может возникать у «Треста» не охлаждение, а некоторое разочарование, объясняемое тем, что эмиграция ничего не дает «Тресту», но в этом отчасти виноват сам Бородин, не делающий разницы между «Трестом» и какой-либо своей агентурой, с которой он «держит связь». Струве перебил меня и сказал, что об этом не может быть речи и что Бородин ценит свои отношения с «Трестом» гораздо выше всех остальных своих отношений, но опасается охлаждения «Треста», вызванного интригой Лежнева и Елисеева (генерала Климовича). В ответ я еще сказал несколько фраз, долженствовавших, с одной стороны, убедить Струве в добром отношении «Треста» к Бородину, а с другой, указать, что «Трест» – достаточно значительная политическая величина, чтобы вести самостоятельную политику и разговаривать с теми, с кем считает нужным. Я сказал, что в условиях работы «Треста» нет места для интриг и что нельзя рассматривать отношения с кем-либо, кроме Бородина, как интригу против Бородина. Наконец, я прибавил, что, по моему мнению, толки о желании «Треста» порвать с Бородиным и сосредоточить все свои отношения в руках Сергеева лишены всякого основания. Струве ответил изъявлениями благодарности за то, что я его успокоил, и словами о том, что всю работу сосредоточить надо в руках Бородина, который замечательный и сильный человек.
Надо было прощаться, и мы расстались на том, что я дал Струве мой адрес и получил его, а также условился относительно пароля, с которым могло бы обратиться к нему от моего имени третье лицо. Он просил в будущем избегать посредничества – даже Лежнева и Бородина – и обращаться прямо к нему.
Само собой разумеется, что во время нашего разговора с моей стороны не было сказано ничего, что могло бы послужить намеком на какие-либо дела и отношения «Треста», его состав и т. п. Надо отдать справедливость Струве, что он, в этом отношении, не проявлял назойливости. Факт существования «Треста» принимался обеими сторонами во время разговора как то бесспорное, вокруг чего можно строить план оказания денежной помощи.
24 июня Струве уехал. По-видимому, никаких политических разговоров, хотя бы по делам своего Центрального Объединения (существовавшей тогда в Париже русской эмигрантской политической организации), он здесь ни с русскими, ни с поляками не вел».
В мои короткие воспоминания о пребывании П.Б. Струве в Варшаве, опубликованные парижским журналом «Возрождение» (тетрадь 9-я, май – июнь 1950 года), я включил посланный в Москву из Варшавы доклад об этих разговорах, исключив упомянутое в них расхождение Кутепова с Врангелем. Огласка этого разногласия показалась мне тогда преждевременной. Теперь мне кажется нужным сообщить текст этого документа полностью. Он показывает, как пагубны были наши эмигрантские разделения и как они облегчали чекистам их провокационную «игру».
Теперь я вижу, насколько легкомысленным было мое слепое доверие к Якушеву, Потапову и известному мне только понаслышке Зайончковскому; насколько недостаточным было понимание вреда, причиняемого противникам коммунизма их разобщенностью.
Якушев ответил на мой доклад о Струве письмом № 26, первоначальная дата которого – 5 июля – была до отсылки исправлена на 8-е.
«Дорогой Сергей Львович, – написал он, – Вашу почту от 1-го июля за № 26 получили исправно. Надеюсь, что до Вас дошла наша телеграмма о временном перерыве обычных почтовых сношений и об усиленном функционировании окон.
Быть может, на первый взгляд Вам покажется это парадоксальным, ибо риска с окнами больше, но, насколько нам удалось установить, в настоящий момент меньше обращается внимания на периферии, чем на центр. Кроме того, нам необходимо получить некоторые документы, для удачного выполнения чего нам нужно временно прекратить сношения со здешними представительствами торгпалат (иностранных генеральных штабов). Пока мы объявили перерыв на один месяц, но если удастся получить успокоительные данные раньше, то возобновим почтовую линию раньше этого срока.