Это было сказано твердо, но «человек, побывавший в Киеве», больше меня не занимал. Передо мной был явно самозванец, вероятно – аферист. Я сухо его оборвал, заметив, что разговор затянулся.
– Если вам угодно войти в сношения с русскими фирмами в Варшаве, обратитесь к Борису Константиновичу Постовскому.
Я назвал члена правления, который ведал в Комитете помощью русским промышленникам и купцам.
– А нельзя ли найти ход в украинские фирмы?
– Не знаю… Спросите Бориса Константиновича…
Вероятно, в моем голосе прозвучало нетерпение. Гость это заметил и встал. Я позвонил:
– Проводите барона…
Дня через три, встретившись с Постовским, я спросил:
– Видели Мантейфеля?
– Нет, он у меня не был.
«Новое Слово» сообщило, однако, что Александр Коваленко назначен киевским представителем газеты. Следовательно, в Берлине он, очевидно, побывал.
Август 1944 года был в Берлине сухим и душным. Малейшее движение воздуха поднимало тучу едкой известковой пыли. От развалин пахло трупами и газом. Город еженощно подвергался воздушной бомбардировке. Англичане и американцы прилетали словно по точному расписанию – в десять вечера и после полуночи. Больших налетов не бывало, но появление неприятеля держало город в напряжении. До второго отбоя никто не ложился.
В эти вечера я часто бывал у Василия Викторовича Бискупского (генерал-майор Василий Викторович Бискупский, был в 1932–1945 годах в Берлине начальником Управления делами российской эмиграции в Германии). Ему тогда – что я узнал, со всеми подробностями, три года спустя, после его смерти – угрожала страшная опасность. Арестованный по делу о покушении на Гитлера бывший германский посол в Риме Ульрих фон Гассель записал в дневнике разговор с Бискупским, не пощадившим Гитлера и Розенберга. Вдове фон Гасселя удалось, после казни мужа, переправить дневник в Швейцарию, где он был издан после войны, но в это последнее берлинское военное лето жизнь Бискупского висела на волоске.
По воспитанию, по привычкам, по душевному складу он не был и не мог быть заговорщиком. Конспирация с ее своеобразными законами претила его природе – консервативной, с оттенком барской лени. Он не участвовал, да и не мог – как русский – участвовать в заговоре, который, в случае удачи, должен был дать Германии новое правительство, но заговорщиков знал, с ними встречался и связывал с их успехом надежду на то, что немецкий народ не совершит самоубийства, освободится от Гитлера и Розенберга. После 20 июля расплата за неосторожное общение с заговорщиками грозила ему ежеминутно, но, чувствуя мою тревогу за него, он отделывался шуткой.
Дом № 112 на Кантштрассе, где он временно приютился после разрушения прежнего жилища, был островом в море развалин. В маленькой комнатушке негде было сесть. Телефон стоял в передней. Все, чем Бискупский дорожил, и, в частности, его архив, хранивший любопытнейшие сведения о первых покровителях Гитлера, сгорело в доме № 27 на Блейбтрейштрассе, где с 1934 года находилось Управление делами российской эмиграции в Германии. Этот пожар избавил его от бремени, которое забота о вещах накладывает на человека. Смертельная опасность избавила от страха перед смертью.
О сгоревшем имуществе он говорил с усмешкой. С такой же усмешкой, за которой мне чудилась грусть, вспоминал очень близкого к нему человека, который после первых больших налетов на Берлин не выдержал испытания и, под предлогом лечения, променял столицу на безопасный провинциальный городок:
– Бедняга не любит сирен…
Он сам относился к их вою стоически. Неторопливо, продолжая начатый разговор, собирал шляпу, палку и пальто – «новых ведь при нынешних порядках не купишь», – спускался в подвал и, сутулясь, прислонялся к стене. Во время налетов, не обращая внимания на взрывы, Бискупский рассказывал – а он был отличным рассказчиком – один забавный или любопытный случай за другим. Вспоминал Петербург, свой полк, трунил над бывшим гетманом Скоропадским, говорил о Кобурге… Варшава и ее жизнь в годы немецкой оккупации были предметом его неиссякаемых расспросов. Многое казалось ему непонятным, почти невероятным. Он удивлялся, смеялся, хвалил эвакуацию русских варшавян и новых беженцев из России, которых Комитет, за пять дней до польского восстания, вывез в Словакию. Спрашивал меня:
– Как вы это сделали?
Однажды я рассказал ему появление странного барона, ставшего киевским представителем «Нового Слова». Бискупский встрепенулся. Каждое упоминание этой газеты его задевало. Он ее не любил, а она платила ему тем же. Я ждал от него обычного, гневного отзыва об ее редакторе, В.М. Деспотули{70}, об его немецком покровителе Георге Лейббрандте, но Бискупский на этот раз ограничился вопросом:
70
Деспоту ли Владимир Михайлович, р. в 1895 г. в Керчи. Сын преподавателя русского языка. Поручик, адъютант генерала Н.Н. Баратова. В Вооруженных Силах Юга России на той же должности до 1919 г. В эмиграции в Германии, журналист, основатель и редактор газеты «Новое Слово», член РНСД. Вывезен в СССР и 11 лет провел в лагерях. Вернулся в Германию. Умер в августе 1977 г. в Германии.