Передавать о великом писателе только биографические данные – это значит уклоняться от обжигающего огня содержания его творений… Гоголь весь пылает этим огнем: он доставал из глубины человеческого сердца даже не воду океана, а лаву… Понять писателя – это значит произвести внутреннюю революцию, переменить весь собственный строй души, зажечься тем же, чем горит и он. «Прочитать» – одно, «понять» – совершенно другое… «Понять» – по-ять, взять в душу, переломить свой собственный взгляд на вещи, думать его мыслями, его строем мысли, увидеть впервые то, что увидал уже этот писатель…
Что же увидал Гоголь?
Гоголь сначала в своих произведениях увидал то, что мы никак не может увидать в жизни: Чертовщину…
Верим мы в черта? Спросите любого – скажет нет… А я помню рассказ «Вий» с того вечера, когда я выслушал его содержание от таких же пяти-, шестилетних мальчишек, как и я, которым прочитал этот рассказ какой-то знакомый, ухаживавший за их матерью-вдовой… Эта гоголевская чертовщина связана в наших душах с чисто фрейдовскими глубинами, чем-то подсознательным, загадочным и страшным, от чего никак не отмахнуться… Среди нашей реальной жизни нет-нет да и всплывет какое-то неясное, неосознанное загадочное пятно, которое мелькнет и исчезнет, словно его и не было… Так – померещилось… Лишь останется в душе этот холодок… На это пятно прежде всего и уставился Гоголь…
Существует ли это видение? Мы не знаем!.. А вот жутковатый-то холодок – несомненно существует… Мы вот знаем, что покойник не встанет… А когда мы вместе с остроносым Тоголем вглядываемся в его желтое мертвое лицо, то тут мы совершенно ясно чувствуем, что в том, что этот живой человек стал покойником, – присутствует какая-то страшная сила, инертная, злобная, и что мертвенность покойника – есть жизнь этой силы… Вот-вот вскочит и пойдет чертить!..
Гоголь за руку подводит нас к тайнам… Указывает на них… Указывает на них в плотной, реальной обстановке, с юмористической усмешкой.
– Поэтому он реалист, был крепко признан за такового. Но впервые поняли-то Гоголя до известной степени верно – только символисты…
– Фу, ты дьявол!.. Фу, какой дьявол, – пишет про него В. В. Розанов… – Ничего, нигилизм!.. Сгинь, нечистый… Никогда более страшного подобия человеческого не приходило в нашу землю…1
А ведь Гоголь писал то, что существует в душе человеческой, под ее видимой реальной оболочкой… Вот точно так же, как под биографией писателя – под его школой, шляпой, перчаткою, имеется смысл его произведений…
– Ничего! Нигилизм! – ругался Розанов… – Ну, а «Старосветские помещики»? или это тоже «ничего, нигилизм»?
В двух старичках – Афанасии Ивановиче и Пульхерии Ивановне – Гоголь вскрыл такую нежность человеческой души, такую спаянность, сближенность человеческого духа, которую только могли провидеть глубочайше посвященные в мистерии древние… «Филемон и Бавкида» – эта прелестная сказка древности, запечатленная Овидием2 – вскрывает ту же сущность, которую увидал в мире потом собственными глазами Гоголь… Жизнь ведь это – метаморфоза, перемена форм!
Реальна ли эта нежность душ?.. Конечно, реальна… Но в то же время она – за биографией, она в смыслах их старческих душ… Только с одним писателем, непостижимым и чудовищным в своей силе, можно сравнить Гоголя – по его способностям видеть эти движения душ – с Шекспиром. Шекспир видел человека насквозь и благодаря Шекспиру – мы видим человеческую душу в облегченно отпрепарированном виде… И Шекспир – реалист… Но разве за креслом Макбета – не колеблется кровавый призрак Банко, но разве действие этой трагедии не начинается с трех ведьм, возглашающих реальность сверхреального: – Земля, как и вода – имеет газы, И это были пузыри земли! – говорит про ведьм Макбет.
Гоголь сделал страшный эксперимент. Он перенес свой проницающий взгляд на современную действительность – с наивного хутора на Санкт-Петербург, и вот заструились, понеслись фантастики петербургских повестей, которые оказались страшнее повестей «Миргород» и «Вечера на хуторе»…
А всего страшнее – гениальные «Мертвые души» и «Ревизор».
И тот и другие – это поэмы о мертвых душах… Те, кто увидал, прочитал, понял эти страшные фигуры Чичикова, Плюшкина, Собакевича, Манилова, тот понимает, что так больше жить нельзя. Невозможно оставаться Собакевичем – после гоголевского Собакевича, Чичиковым – после гоголевского Павла Ивановича, и так далее… Это – фантастические фигуры с погоста, подымающиеся над Днепром в «Страшной мести», отжившие формы жизни, психофизические ихтиозавры. Это «пузыри земли», это символы зла… Скажите, положа руку на сердце, – можно ли уважать человека, увидя в нем Сквозника-Дмуханов-ского или Держиморду?.. Нет, эти люди тем самым, что их провидели такими другие, – уже обречены на уничтожение рано или поздно… Потому что Гоголь смотрит на них глазами совести прежде всего… Нельзя ведь делать государство из персонажей «Мертвых душ» или «Ревизора».