– Это тот самый, который убил Лермонтова!..
Не хочется грешить, не хочется дурно говорить о мертвом, но, кажется, звание «убийцы Лермонтова» было для Мартынова, помимо его воли, чем-то вроде интересной бледности красивого мужчины – бледности, приводившей в восторг элегантных дам…
Н. Щеголев
Мысли по поводу Лермонтова
Еще не начав перечитывать заново Лермонтова, я попытался вернуться памятью к тем дням, когда я впервые ознакомился с классиками. Хотя это было так давно, я все-таки помню впечатление от Лермонтова. Нечего говорить, что оно было значительно… Отдельные строфы врывались в память, преследовали особенно навязчиво, например, эта:
До слез потрясла строфа:
Стихотворение «Сидел рыбак веселый на берегу реки» – первое стихотворение, подействовавшее на меня особою музыкой.
Позднее, в третьем-четвертом классе среднеучебного заведения выбили во мне огромный, незаживающий след те вещи Лермонтова, которые обыкновенно производят впечатление на гимназистов этого возраста. Разумеется, здесь было: «И скучно, и грустно, и некому руку подать», которое я и теперь считаю лучшим стихотворением Лермонтова, хотя мода на него проходит, и особенно «Выхожу один я на дорогу». Из поэм выделились «Мцыри» и «Песня про купца Калашникова».
Стихи поэта почти всегда срастаются с его земным обликом, поэтому перед теперешним перечитыванием Лермонтова я долго вглядывался в портрет этого человека, одетого по-военному, с лицом каким-то восковым и с мертво опущенными, как бы свинцовыми веками. Я так давно не возвращался к нему мыслями, что мне начинало казаться, что что-то новое забрезжит мне в его поэзии, что теперь в более зрелом возрасте мне станет понятна его неповторимая красота и значительность.
Я так внимательно останавливаюсь на своих внутренних процессах, предшествовавших перечитыванию Лермонтова, потому что мне хочется высказать свое впечатление от Лермонтова и указать значение его и влияние на мою личную жизнь. Это, может быть, никому не нужно, – но разве нужнее те груды «общих мест», произносимых там и сям о классиках, что наши классики – «солнца русской культуры», что надо их беречь от каких-то тайных посягновений, точно классик – это некий фетиш, мертвый божок? Не увеличится наша любовь к Пушкину, если мы десять раз назовем его «солнцем», и наша любовь к Лермонтову не должна ограничиваться словами «великий русский поэт». Надо делать нашу любовь активнее, умнее, настороженнее… Надо спрашивать себя беспрестанно: «А жив ли во мне Лермонтов, а жив ли Пушкин?» Если не жив, зачем притворяться, что жив.
Вспоминается чья-то превосходная идея профильтровать классиков, которым приносят плохие услуги потомки, смешивая все их произведения в одну кучу. Вот Лермонтов – полное собрание сочинений, – да это сильно разбавленное вино! Совершенные вещи тонут в море ученических1.
Раскрываю страницу – стих «Романс», начинающийся погрешностью против грамматики: «Невинный, с нежною душою, не знавши в юности страстей прилив…» Переворачиваю одну страницу, нахожу стихотворение с сильным началом «Не обвиняй меня, Всесильный…» и т. д. «за то, что лава вдохновенья клокочет на груди моей»2. Нет сомнения, что поэт мыслил лаву, клокочущую не на груди его, а в груди, но по размеру подходил предлог «на». Почти в половине его стихотворений есть выражения, звучащие совершенно не по-русски, которые нельзя оправдывать тем, что русский язык находился в ту пору в стадии развития, – после Пушкина нельзя уже писать, например, так: «Но, досады жестокой пылая в огне, перчатку в лицо он ей кинул»3.
То, что я пишу, конечно, не разнос Лермонтова. Я не имею на то права, да, кроме того, это было бы неблагородно, – Лермонтов подарил мне много высоких переживаний. Я только констатирую факт, что Лермонтов относился к своему таланту пренебрежительно, как пренебрежительно относился он и к своей физической жизни. Факт неоспорим, – биография Лермонтова, даже кратчайший ее конспект, говорит, что мы имеем дело с человеком желчным и беспокойным. Он кочует всю жизнь и не уживается нигде. Сначала кочует из университета в университет. Впоследствии в школу гвардейских прапорщиков. Гусар лейб-гвардии он, на свое несчастье, страшно близко принимает к сердцу гибель поэта Пушкина, пишет пылкое стихотворение «На смерть поэта», где бросает язвительный вызов определенным влиятельным общественным кругам: