Печорин – Дух Зла.
Дух Зла обладал таинственной властью над Лермонтовым, и борьбой с ним являлось в значительной мере все творчество поэта. В данном случае этот Дух сведен из надзвездных сфер в гущу житейской обыденности, облечен в плоть современного человека во всей его бытовой ощутимости. Но показательно: «неестественным» кажется «естественное» проявление в нем человеческих чувств, или напротив, клеветой на самого себя ощущаются иные, наиболее острые самооценки Печорина (Белинский, колеблясь в своих настроениях, непоследовательно, но одинаково чутко отмечал и то, и другое).
Такое «метафизическое» понимание Печорина не должно удивлять в настоящее время, когда уже существует своего рода традиция, утвердившая оправданность подхода к Лермонтову как к явлению «сверхлитературному» (Мережковский, Блок, Розанов, отчасти Вл. Соловьев)14. Лермонтов – огромный поэт и замечательный художник, но измерить силу его гения можно только мерою духовного опыта. Этот опыт был совершенно необыкновенен у Лермонтова: ему было, как никому, доступно «ангельское», и вместе с тем Лермонтов был одержим злом. Красота зла его соблазняла и прельщала, и даже борясь с ней и возвышаясь над нею, он все же не мог освободиться от ее прельстительной силы. И в образе Демона, и в образе Печорина он казнил зло, давая ему обнаружить себя в своей подлинной природе Зла, беспомощного и бессильного перед лицом Света; но он не мог перестать любоваться этими, им же самим разоблачаемыми образами Зла. Это любование и порождало ту двусмысленность «героя нашего времени», о которой мы говорили.
«Двусмысленность» эта – высокого калибра, ее не уложишь в рамки литературной критики… Нельзя без волнения воспринимать во внешности Печорина многие характерные черты, слово в слово совпадающие с теми, которые людьми, лично знавшими Лермонтова, приписывались ему. Это волнение принимает мистический характер, поскольку читатель отдает себе отчет в том, в какой мере роман носит духовно-автобиографический характер. Но есть что-то обнадеживающее в том, что кровавая развязка фабулы романа оказалась, так сказать, негативом развязки жизни автора. Пусть не ушел Лермонтов полностью из-под власти Зла, когда писал свой роман. Не случайно сорвалось с его пера странное слово в предисловии: автору было «весело изображать современного человека, как он его понимает…» Не ушел Лермонтов от этого соблазна и в жизни: он весело злословил, дразня Мартынова; весело принял вызов его, ничем не обусловленный, кроме раздражения, психологически естественного, но морально беспредметного; весело подставил себя под выстрел своего случайного противника, задорно им провоцированного…
Но в последние минуты жизни Лермонтова эта нездоровая веселость покидает его. Он серьезен и спокоен, и зло уже безвластно над ним. «Рука моя не поднимается, стреляй ты, если хочешь…» Может быть, Лермонтовым и не сказаны были точно эти слова, записанные в дневник на другой день после похорон поэта одним его, по-видимому, старым знакомым, оказавшимся проездом в Пятигорске во время дуэли15, но едва ли можно сомневаться в том, что именно таково было состояние духа Лермонтова под дулом пистолета Мартынова.
И невольно встает вопрос, не было ли в сознательном и беззлобном отказе Лермонтова от выстрела по своему случайному, так легкомысленно им раздражавшемуся сопернику, и вольного самоотдания в руки Бога Живаго – разящего, но милосердного?..
«15 июля около 5 часов вечера разразилась ужасная буря с молнией и громом; в это самое время, между горами Машука и Бештау, скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов…»
Вот единственно, каким кратким сообщением в № 63 «Одесского вестника»2, оповещено было, в завуалированной форме, русское общество о катастрофе, постигшей великого поэта, на которого привыкли смотреть с надеждою и любовью, как на преемника Пушкина. Кажется, ничего иного во всей русской печати и не появлялось, и стоустой молве пришлось озаботиться тем, чтобы драма, разыгравшаяся в Пятигорске, стала достоянием всех.
Что же произошло там?
Сто лет тому назад, 16 июля, весь Пятигорск был ошеломлен потрясающим известием: блестящий Лермонтов, душа всех светских увеселений, поэт и острослов, пал накануне на дуэли, убитый наповал своим товарищем Мартыновым.
«В продолжении двух дней, – писал в своем дневнике случайно попавший в это время в Пятигорск сверстник и старый знакомый Лермонтова некто Туровский3, – толпились усердные поклонники в комнате, где стоял гроб. 17-го числа, на закате солнца, совершено погребение. Офицеры несли прах любимого ими товарища до могилы, и слезы множества сопровождавших выразили потерю общую, незабываемую».