«Как недавно, – продолжает свою запись Туровский, – увлеченные живою беседою, мы переносились в студенческие годы, вспоминали прошедшее, загадывали будущее…» Когда Туровский продекламировал одно стихотворение Лермонтова, – «черные большие глаза его горели; он, казалось, утешен был моим восторгом и в благодарность продекламировал несколько стихов: И скучно и грустно…»
Так протекли «последние незабвенные два часа с незабвенным Лермонтовым»4.
Ничего не предвещало страшной трагедии и для тех, кто находился в постоянном общении с Лермонтовым. Мартынов был его старым другом. Приехав в Пятигорск, Лермонтов прежде всего подумал о Мартынове. «Потирая руки от удовольствия, Лермонтов сказал Столыпину: “Ведь, и Мартышка, Мартышка здесь. Я сказал Найдаки, чтобы послали за ним”»5, – так рассказывает один из товарищей Лермонтова, с которым тот приехал на группы. Правда, отношения с Мартыновым испортились у Лермонтова – по вине последнего, который, следуя своей дурной привычке, нещадно дразнил и изводил Мартынова и, наконец, довел его до взрыва. Но и тут ближайшие друзья обоих не теряли беспечного настроения. Секундант6 Лермонтова писал после дуэли Ю. К. Арсеньеву7: «Не в первый раз я участвовал в поединке, но никогда не был так беззаботен о последствиях и твердо убежден, что дело обойдется, по крайней мере, без кровопролития». Такое настроение секундантов было понятно. Мартынов был из богобоязненной семьи и никак не был злодеем: заподозрить его в желании убить Лермонтова, при всем его раздражении против мучившего его повесы, не было никаких оснований. Напротив, можно поверить Мартынову, когда тот в своих объяснениях суду писал, что, начав свою роковую беседу с Лермонтовым, он не имел в виду вызывать его, но сам Лермонтов, отказавшись вслушиваться в его претензии, посоветовал ему искать других способов удовлетворения: условности офицерской среды не позволяли Мартынову уклониться от исполнения этого вызывающего совета! На самой дуэли Лермонтов, хотя сам стрелять не намеревался, но к примирению попыток не делал, не облегчая возможность таковых и со стороны Мартынова. Лермонтов явно играл с опасностью и играл со смертью. И смерть явилась, – мгновенно подкосив его: «Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже схватить больное место, как это обыкновенно делают люди, раненые или ушибленные»8. Мартынов подошел и поцеловал убитого…
Убитых на дуэли церковный чин причисляет к самоубийцам и отказывает им в церковном погребении. Был ли Лермонтов отпет по христианскому обряду, или его только провожало духовенство с пением «Святый Боже»? Статья Л. Соколова9, появившаяся в связи со столетием рождения Лермонтова в «Трудах Киевской Духовной Академии», как будто решительно устанавливает, опираясь на документы архива кавказской консистории, факт отказа местного духовенства, из боязни кары, совершить отпевание Лермонтова. В рассказе некоего Рощановского10 имеются подробности последних проводов Лермонтова, подтверждающие это утверждение.
«У квартиры покойника, – рассказывает он, – встретил я большое стечение жителей Пятигорска и посетителей минеральных вод, разговаривающих между собой о жизни за гробом, о смерти, рано постигшей молодого поэта, обещавшего много для русской литературы. Не входя во двор, я вступил в общий разговор, в коем, между прочим, мог заметить, как многие будто с ропотом говорили, что более двух часов для выноса тела они дожидаются священника». Следует рассказ о появлении священника и дьякона и о медленном выходе печального кортежа со двора. «Духовенство, поя песнь, тихо следовало к кладбищу. За ним в богато убранном гробе было попеременно несено тело умершего штаб– и обер-офицерами, одетыми в мундиры, в сопровождении многочисленного народа, питавшего уважение к памяти даровитого поэта или к страдальческой смерти его, принятой на дуэли. Печальная процессия достигла вновь приготовленной могилы, в которую был опущен гроб без отпевания, по закону христианского обряда – в этом я удостоверяю, как самовидец»11.
Однако, имеются и иные свидетельства. По словам другого очевидца, приведенным в той же статье Соколова, над телом Лермонтова шло непрерывное чтение псалтири, а в деснице оказалась разрешительная грамота…12