В Германии Фалин с женой прожили до 2000 года, потом вернулись в Москву. Сейчас Фалин преподает историю в Российской академии госслужбы. Ему 82 года.
II.
Наверное, вопрос о награде за сдачу ГДР Фалина все-таки обидел: когда я попросил его рассказать о своей молодости, он начал с того, что у него «большой личный счет к немцам» - новгородская крестьянская семья Фалиных потеряла в войну 27 человек. «В родной деревне моего отца - она называлась Посадников Остров - после войны остался один дом из 1200. А вернулось в деревню два человека - тетка моя, путевая обходчица, и безногий солдат. Двое из двух тысяч жителей. В блокаду другая моя тетка съела свою собаку - собака вначале умерла, тетка ее закопала, а через какое-то время выкопала и съела. Как это все забыть?»
Сам Фалин, коренной ленинградец, блокады не помнит - его, пятнадцатилетнего, эвакуировали в Кунгур Молотовской области, работал на лесоповале («потому что негде больше было работать»), потом взяли на электростанцию, а через полтора года уехал в Москву - работал токарем-инструментальщиком на заводе «Красный пролетарий», точил барабаны для тросов, на которых крепились аэростаты воздушного заграждения. После войны поступил в МГИМО, с 1950 года - в мидовском Комитете информации. «Это был такой главный аналитический центр страны - формально при МИДе, на самом деле замыкался на секретариат Сталина. Одно время в состав комитета даже входили все разведки - и Первое главное управление, и ГРУ. Пока был жив Сталин, мы писали справки и записки для него, а когда он умер, стали работать по заданиям от Президиума ЦК. Как раз тогда, летом пятьдесят третьего, я поспорил с Берией - не лично, конечно, а в письменном виде. Берия говорил, что на земельных выборах в ФРГ победят социал-демократы, а мы писали, что у них минимальные шансы. Выборная система в Западной Германии была создана под лозунгом Маршалла: "У нас нет оснований доверять демократической воле немецкого народа". Там была такая хитрая система подсчета голосов, что социал-демократам, чтобы получить мандат, требовалось в десять раз больше голосов, чем ХДС, а коммунистам - в сто раз больше. Сейчас об этом почти неприлично говорить, но начиная с 1946 года и до самой смерти Сталина все предложения по демократизации Германии исходили от советской стороны и только от нее. Идею свободных выборов мы предложили еще в сорок шестом году, за три года до создания ГДР».
На выборах 1946 года, которые прошли в советской зоне оккупации Германии, победил, разумеется, Народный фронт, возглавляемый Социалистической единой партией Германии. Партия называлась единой, потому что кроме коммунистов в нее вошли и социал-демократы немецкого Востока. «Сталину идея СЕПГ очень не нравилась, - вспоминает Фалин. - Он все носился с идеей восстановления самостоятельной социал-демократической партии, считал, что коммунисты себя слишком догматично ведут. Об этом мало кто знает, но он требовал от немецких партнеров не строить в Восточной Германии мини-СССР. Сталин говорил: "Ваша задача - довести до ума немецкую революцию 1848 года, прерванную Бисмарком и сведенную на нет Гитлером. Все реформы должны быть буржуазными по сути, никакого социализма"».
III.
Комитет информации, в котором работал Фалин, после прихода к власти Хрущева был реформирован и переведен в подчинение ЦК. В 1958 году, когда в очередной аналитической записке сотрудники комитета поспорили с Хрущевым о статусе Западного Берлина, комитет вообще был упразднен, а Фалина позвал к себе на работу новый министр иностранных дел Андрей Громыко. Должность Фалина в МИДе в разные годы называлась по-разному, по сути оставаясь одной и той же - спичрайтерской. Валентин Фалин писал все выступления Громыко и те выступления Хрущева, в которых тот касался внешней политики. «Приходилось писать не только публичные послания. Например, в переписке Хрущева и Кеннеди по Карибскому кризису тоже пришлось поучаствовать, но главное послание, которое в итоге передали по Всесоюзному радио, - вот его Хрущев сам надиктовывал, без посторонней помощи. Почему по радио? Дело в том, что американцы ждали ответа на свой ультиматум о выводе ракет к полудню по вашингтонскому времени. Хрущев и Громыко боялись, что наш посол в Америке Добрынин к этому часу просто не успеет получить и расшифровать послание, поэтому, чтобы не рисковать, отправили Леонида Федоровича Ильичева на Пятницкую, в радиостудию, и он сидел рядом с диктором и следил, чтобы тот все правильно прочитал».
Кубинская и берлинская проблема были главными кризисными направлениями советско-американских отношений в те времена, когда Фалин работал в МИДе. После провала вторжения поддержанных американскими властями кубинских эмигрантов на Кубу («провал авантюры в бухте Свиней») Фалин присутствовал на встрече Джона Кеннеди и Никиты Хрущева в Вене и слышал, как Кеннеди дал Хрущеву слово чести, что случаев, подобных высадке в бухте Свиней, больше не будет. «Но мы прекрасно знали, чего стоит слово, данное американцами - Эйзенхауэр в свое время тоже давал слово прекратить разведывательные полеты против СССР, и уже после этого к нам прилетел Пауэрс и еще три десятка более успешных самолетов-шпионов. Так вот, в тот самый момент, когда Кеннеди дал Хрущеву слово не трогать Кубу, в Америке начинались приготовления к операции "Мангуст", над которой работала команда в 400 человек, включая Роберта Кеннеди. Операция была назначена на ноябрь 1962 года, так что я уверенно могу сказать: наши ракеты спасли Кубу от американского вторжения, и ошибкой размещение ракет не было».
IV.
Осенью 1961 года, когда в Кремле заседал XXII съезд КПСС, Хрущев вызвал в Кремль Громыко, Фалина и генерала Ильичева (однофамильца знаменитого секретаря ЦК), работавшего в европейском отделе советского МИДа. В кабинете Хрущева, кроме него самого, дипломатов ждали министр обороны Родион Малиновский и маршал Иван Конев. «Хрущев сказал, что он получил копию приказа Кеннеди снести пограничные столбы на чекпойнте Чарли в Берлине и что американские бульдозеры уже выставлены и ждут команды на снос. Мы этого допустить не можем, говорит Хрущев, и поэтому я решил назначить командующим группой советских войск в Германии товарища Конева, характер которого известен всем, и приказал вывести наши танки на расстояние двухсот метров от американских бульдозеров, и если бульдозеры тронутся с места - стрелять на поражение». От дипломатов требовалось сообщить об этом решении Хрущева американской стороне - сообщили, американцы попросили отодвинуть танки на двести метров назад в обмен на двести метров, на которые отъедут бульдозеры. Потом еще двести, потом еще - так и разъехались. «Мы были в двухстах метрах от третьей мировой войны, - смеется Фалин. - Вот так и творилась история. Иногда чешешь себя в затылке: черт, и как это все могло произойти? При Картере был характерный случай. Американцы объявляют ядерную тревогу. Мы тоже приводим вооруженные силы в состояние боевой готовности, но что происходит - непонятно. Через несколько часов тревога снимается, на наши запросы, что это было, американцы отвечают: "Не ваше дело". Потом выяснили - техник по ошибке запустил учебную программу и в Пентагон поступил сигнал о запуске советских ракет. Вот так мы жили. Начиная с 1945 года у СССР не было ни часа мирного времени. Начальник Генштаба маршал Огарков говорил мне, что когда НАТО проводит маневры, мы никогда не можем быть уверены, что это именно маневры, а не начало агрессии. Треть стратегической авиации США постоянно находилась в воздухе, постоянные полеты к нашим границам, постоянные разведполеты над советской территорией. Только в 1993 году Клинтон сообщил семьям ста пятидесяти пропавших без вести летчиков, что они были сбиты над территорией СССР. 150 человек! Когда в наших газетах писали о том, что неопознанный самолет нарушил границы СССР, а потом "удалился в сторону моря", чаще всего это значило, что он окунулся в это самое море. Такая жизнь была».