Что же касается возможностей к функционированию, то я бы совсем, совсем не взялась обобщать. Вот, скажем, Илья Борисович мой по ресурсам похоти мало чем отличался от 40-летнего. Но за это я жестоко расплачивалась - совместными безуглеводными диетами, морковным соком, шейпингом, джоггингом, петтингом… впрочем, нет, последнее - оговорка. Предлагала ему выписать народно-оздоровительную газету ЗОЖ (Здоровый Образ Жизни) - волшебные советы по лифтингу кожи, типа настойки подмышечного волоса в отваре медузы фиолетовой; к счастью, он не согласился, хотя кремы и лосьоны у меня втихую подворовывал, а я мужественно не замечала.
И. Кон любит ссылаться на результаты американского исследования среди большой группы 65-97 лет (sic! но почто обошли столетних?), согласно которому 52 процента мужчин и 30 процентов женщин сохраняют сексуальную активность. Сексолог Эрнест Борнеман утверждает преинтересную вещь: в старости возвращается та же высокая чувственность, что у младенцев, - сексуальное удовлетворение появляется при простой нежности, тактильных ощущениях. И все это будто бы обусловлено чувством свободы, когда не надо думать о черной работе секса, противозачаточных и всем прочем (я-то думаю, что это обусловлено просто дефицитом телесных контактов). Я была бы только за, но, к сожалению, пожилой русский муж совсем не таков: цивилизованной некоитальной сексуальной активности он предпочитает предынсультное коитальное варварство. И ничего с ним поделать нельзя.
Не заменит нежность… А вот не будет тебе Тютчева, Маня! Не будет и Давида на Ависаге. Что ты, с двумя разводами за плечами и сыном-первоклассником - девочка-мазурка? Приятно, Маня, воображать себя носительницей живой воды, нести себя как драгоценный скудельный сосуд, как подарок неслыханной роскоши. Но ведь ты не подарок, Маня, и ты это знаешь.
И он это знает, благо он видал-перевидал вас, кисок, рыбок, хабалок, клуш, прелестниц и инфернальниц, все ваши ужимки и прыжки, идут эшелоны - салют Мальчишу, а у Мальчиша при любой степени близорукости - глаз-алмаз, и слух как у куницы: увидит, что твои свежевыбритые холмы и равнины за три дня начинают курчавиться джунглями, в радиусе твоей зоны галифе можно размещать пехотинцев на ночлег, и - кроме того, ты не ошпариваешь кипятком красный лук для салата. А кто на моем дне рождения взялся рассуждать про теорию пассионарности, изобретенную Николаем Гумилевым во время охоты на абиссинских львов? А кто стрижет ногти прямо на ковер? Ты, Маня, то еще приобретение. Я бы на его месте потребовала приданое по описи - так, кстати, называется другая картина художника Пукирева, вдвое состарившего прототипа «Неравного брака» - купца А. Карзинкина, о ту пору - 37-летнего мужчину в самом соку.
И не надо думать, что и тебе воздастся лет так через сорок. Не воздастся никогда! Общество безжалостно и насмешливо к «исканиям» уже сорокалетних женщин и умильно-поощрительно - к разврату пожилых мужчин. Смешна, комична влюбленная старуха - «Отстань, беззубая!.. Твои противны ласки!» - прекрасен и трогателен старик, выбирающий пятьсотдолларовый лифчик для ненаглядной своей продавщицы с Харькива. «Женщины должны позволить своей внешности смело рассказывать о прожитой ими жизни», - требовала Сьюзан Зонтаг еще в 1972 году. Увы! Рассказывать-то - запросто, да кто ж будет слушать пожилую внешность?
По всем канонам разновозрастных браков, вы пойдете на центростремительное возрастное сближение, произойдут теплообменные процессы, - и через год-два Федор Федорович, насосавшись твоей условно молодой плоти, станет моложавым твидовым джентльменом - виски в серебре, пошловато-обаятельный налет «пережитого», - а ты, Маня? А ты, дорогая, - померкнешь. Обабишься. Начнешь суетиться, сутулиться, подшаркивать ногой. Будешь говорить: «Мы с масей покушали». Галифе твои раздобреют до шаровар. Опадет грудь… здесь беру тайм-аут, чтобы совсем уж не размечтаться.
А теперь серьезно, дорогая Маня!
Жизнь коротка, одиночество вечно, а по-настоящему сексуальна только уходящая натура. Не знаю, что ты дашь ему (да и есть ли тебе что отдавать-то? сомневаюсь), но ты получишь такой опыт нежности, мудрости и благодатной печали, которого хватит тебе на многие годы вперед. Ты будешь защищена - не силой и не деньгами, все это вздор, но единственно точным, безошибочным советом, и его снисходительностью, и его памятью сердца. Ты получишь предельно жестокое, временами - страшное знание о жизни и смерти, о физическом выражении времени и тайнах тела, после которых будешь долго приходить в себя. И наконец, только у него ты научишься настоящему милосердию, а быть милосердной в наше время - это единственный настоящий капитал.
Это будет другой Космос, в который пускают за красивые глаза, но по большому и редкому везению. (Если он, конечно, не «мусорный старик», но, с другой стороны, ты вспомни, кого, кого Ахматова называла мусорным!)
«В молодости любовь земная, а в старости - небесная». Так бери же ее, Маня, к себе на землю.
Бери, дура, пока дают.
С любовью и завистью -
В 90-е годы российское телевидение крутило веселый рекламный ролик. И не просто веселый, остроумный даже. Мультяшный такой, анимированный. Сюжет ролика был прост: на диване сидит, уставившись в телевизор, семья. Папа в очках, мама в кофточке, дети с рыжими волосами. Бабушка, седовласая статная дама в треугольном хозяйственном халате, пылесосит ковер. В момент острой производственной необходимости бабушка легким движением приподнимает диван вместе со всем семейством, пылесосит под диваном, после чего опускает диван и исчезает вместе с пылесосом в углу кадра. Слоган: «Человек, который принимает "Юникап", всегда отличается от других».
От других в первую очередь отличался рекламный ролик. Если отвлечься от эстетических оценок, то можно заметить, что он был, как бы сейчас сказали, политкорректным. 90-е годы в России были годами страшного социального и возрастного противостояния, тогда в моду вошло слово «эйджизм» - поначалу с положительными коннотациями.
Иначе и не могло быть в стране, которая вдруг, отказавшись от советского инфантилизма, стала обнаруживать юношескую пылкость и детскую непосредственность. Хакамада сказала, что капитализм в России не построить до тех пор, покуда не умрут все пенсионеры, и молодежь рукоплескала Хакамаде. Пенсионеры мешали. Злобные, крикливые бабки из очереди, вечно требовавшие свое и отнимавшие чужое, смотревшие пустыми выцветшими глазами с лавочки у подъезда, жаждавшие порядка и марширующие в составе анпиловских колонн, вызывали не просто отвращение - ненависть. Она была не классовой - физиологической. «Мы никогда такими не будем», - думало молодое поколение задолго до появления соответствующей статьи Дмитрия Губина. Какими они будут или какими они должны стать, они знали хорошо: телевизор показывал рекламу мыла, крема для бритья, прокладок, шампуня - и все это была нескончаемая прелюдия. Художественная условность отбрасывалась, МММ принималась за чистую монету, а волосы, вымытые рекламируемым шампунем были неотменяемой реальностью. Во всяком случае, реальностью никак не меньшей, чем железнозубые старухи в ситцевых грязных платьях и стоптанных уродливых туфлях, которые долго строили светлое будущее, да не успели достроить, им осталось до счастливого финала всего ничего - помереть.