Существование абсолютного добра предполагало столь же однозначное определение вселенского зла. Если есть служители Бога – добра – и истинная церковь, то, следовательно, должно существовать и воинство дьявола – зла – и возглавляемая им «синагога Сатаны». Персонификацией зла в эсхатологической проекции должен стать антихрист, сын дьявола и блудницы, подменяющий Христово учение. Он есть узурпатор и самозванец, имитирующий поступками и обликом Христа.
Иконографическая традиция изображения Антихриста, с одной стороны, максимально сближает его визуальные черты с Христом, с другой – наделяет лукавым выражением лица, горделивым взглядом, злыми, бессердечными глазами. Антихрист будет соблазнять людей ложным чудотворством. В его царствование люди предадутся максимально всем возможным порокам.
Русская идея:
апокалиптический бунт против античности
Начиная с В. С. Соловьева, введшего в научный оборот дефиницию «русская идея», многие мыслители пытались определить ноумен русской национальной мысли и традиции, константный на протяжении исторического пути России. Согласно Соловьеву, русская идея есть не то, что русские думают о себе во времени, а то, что Бог мыслит о России в вечности, т. е. некая трансцендентальная категория[60]. Основоположник методологии локализации исторического материала О. Шпенглер определял русскую идею как «Апокалиптический бунт против античности». Шпенглеровская формула, служащая квинтэссенцией рассуждений о специфике исторического опыта России, подразумевала ряд качественно своеобразных черт, присущих русской мысли[61].
Следствием апокалипсического мировосприятия является: 1) эсхатология, 2) мессианство, 3) максимализм русского национального менталитета. Католическая теология, построенная на принципах аристотелизма, предопределила рационализм и прагматику мышления западного человека. На Западе преобладала тенденция обустройства существующих форм, организация быта, без постановки телеологических проблем, что нашло выражение в формуле Э. Бернштейна: «Цель ничто, движение все». Православная патристика, построенная на принципах методологии Платона, обусловливала иррационализм и историософичность русской мысли. Русский человек не жил сегодняшним днем, он всегда выступал строителем некой утопии, будь то православное царство «Новый Иерусалим», коммунистический рай на земле или общество капиталистического изобилия. Конец света ожидался на Руси и в связи с нашествием татар – библейских племен «Гога и Магога», и в 1492, и в 1666, и в 1881, и в 2000 годах. Атрибуты Антихриста были обнаружены и в Святополке Окаянном, и в Петре I, и в Наполеоне, и в Ленине, и даже в Горбачеве. Зачем развивать технологии, обустраивать быт и накапливать финансы, если завтра всему этому суждено погибнуть? В советский период тезис о конце света трансформировался в доктрину о «конце истории». Провозглашение Н. С. Хрущевым наступления с 1980 года эпохи коммунизма являлось парадигмой национальной эсхатологической традиции.
Из представления о богоизбранности страны проистекало русское мессианство: функциональное предназначение России усматривалось в спасении мира, провозглашении нового слова. «Святая Русь», «Белая Индия», «Православная Гиперборея», «Третий Рим», «Родина мирового пролетариата» являлись определениями национальной субстанции. В то же время «Святая Австралия» или «мессианство швейцарцев» звучали бы абсурдно. Пролетарский мессианизм большевиков являлся лишь трансформацией православного мессианства, так же как «Третий интернационал» являлся не чем иным, как псевдоморфизмом идеологемы «Москва – третий Рим»[62]. Большевики приносили Россию в жертву мировой революции. В крестьянской, полуфеодальной стране введение социализма было преждевременно, но русская революция могла выступить катализатором истинно социалистической революции на Западе. Директива спасения загнивающего западного мира предопределяла внешнеполитическую концепцию российского государства на всем ее протяжении. В русское мессианство – «свет с Востока» поверили даже некоторые западные мыслители, такие как В. Шубарт[63]. Но чаще русского спасения, ассоциирующегося с вторжением казацко-татарских орд, боялись. Комплекс страха породил русофобию, не изжитую до сих пор в менталитете западного человека. В отличие от еврейского национального мессианства, русское мессианство носило космополитический характер, форму самопожертвования во имя вселенского блага.
61