Именно с осознания того, что он такой же человек, как и окружающие его, всё и началось. При общении с находящимися на борту его штурмовика десантниками Лекс всегда подчёркивал, что он, в принципе, ничем от них не отличается. Почти всегда они принимали правила игры: для большинства из них дружеские отношения с капитаном намного приятнее жёсткой субординации. Естественно, во время операций они, не раздумывая, подчинялись его приказам, но большую часть времени они всё-таки не завоёвывали планету за планетой, а занимались обыденными вещами: тренировались, скучали, писали письма домой, перешучивались…
— Послушайте, капитан, может, вам рыбок в аквариум запустить, чтобы было не так одиноко? — Фредрик тогда рассмеялся собственной шутке. Он всегда так делал. Все два месяца с момента, когда его откомандировали с Базы 8792, до тех пор, пока он не словил с полдюжины осколков — многие из ребят из того рейда вообще не вернулись. Пока Фреда несли в реанимационную капсулу, он ронял на пол горячие красные капли, бормотал что-то в беспамятстве и всё шептал и шептал скороговоркой: «Мама… Мама… Мамочка…»
Да, мысленно согласился с собой Лекс, пожалуй, именно тогда у него начало формироваться недоумение, почему он не помнит собственной матери, а все ребята в бреду или перед смертью всегда говорят одно и то же: «Мама»? Видя это отличие, капитан в полной мере осознавал собственную ущербность. Ощущение было такое, словно он плавал не в резервуаре с поддерживавшей его существование питательной жидкостью, а в ведре помоев. С одной стороны, Лекс ещё никогда не испытывал жалости к себе, и это чувство было крайне горькое и неприятное в своей новизне, с другой — капитан начал непроизвольно его смаковать и лелеять, храня, как любимую драгоценность.
И вот она стоит перед ним, слегка растрёпанная, немного растерянная, совершенно не разобравшаяся в своих эмоциях и отношении к нему…
Словно заворожённая, она подошла к резервуару и прикоснулась к полированной прозрачной поверхности. Лекс знал, что выглядит жутковато с пучками разноцветных проводов, которые, казалось, были вытянутыми прямо из тела артериями и венами, бледной полупрозрачной кожей, пустыми глазницами и мертвенно-спокойным выражением лица.
— Не бойся, я не кусаюсь, — услышала она безжизненный голос, исторгнутый динамиками под потолком.
Женщина вздрогнула. Этого он и добивался. Нет, не из чувства садистского удовлетворения, ни в коем случае! Просто он понял, что ещё секунда, и выражение её лица изменится с зачарованно-любопытного на брезгливо-настороженное. А позволить этого собственной матери Лекс не мог.
— Давай знакомиться, — он добавил в голос чуть теплоты. Чёрт, как же всё-таки тяжело справляться со своими эмоциями! Интересно, а каково сейчас ей? — Я Лекс. Хотя тебе об этом наверняка уже сообщили.
— Да. — Женщина шумно вдохнула, словно перед прыжком в воду с большой высоты, нервно пригладила выбившуюся прядь волос цвета воронова крыла. — Меня зовут Фернанда. Ты можешь называть меня просто Нанда.
— Да уж, мы же родственники, как-никак, — рассмеялся Лекс, грубовато попытавшись снять напряжение. — Очень красивое имя… До умственного затмения… Фернанда… Нанда… — он всё повторял и повторял имя матери, словно пробуя его на вкус.
— А разве солдат может быть романтиком? — вглядываясь в закрытые глаза Лекса, поинтересовалась Фернанда. Как понял капитан, она сказала это без тени насмешки: ей на самом деле было любопытно, как может совмещаться острое восприятие происходящего и профессия, по сути, связанная с постоянным убийством разумных существ.
Ну как, как ей сказать, что единственный способ выжить для него — это в любой ситуации пытаться в первую очередь остаться человеком, а не спасти собственную шкуру? Причём донести это до неё не в высокопарных выражениях, а так, чтобы поверила? Сразу. Без капли сомнения.
— Не знаю, — с горечью ответил Лекс, поняв, что не сможет справиться с этой задачей. — Присядь.
Из угла комнаты выехал стул с удобной спинкой.
Если бы только она знала, как сильно он ждал этой встречи, как считал каждую секунду, как боялся, нервничал, как в голове роились миллионы вопросов… Которые рассыпались, наткнувшись на её недоверие вперемешку с апатией. Не этого он ждал, совсем не этого…
— Что ты любишь больше всего? — Почему-то ответ на этот вопрос был для Лекса очень важным.
Фернанда ненадолго задумалась. Устроилась поудобнее на стуле, по-прежнему время от времени поглаживая полированную поверхность резервуара или царапая её длинными, выкрашенными в чёрное ногтями.
— Я люблю быть свободной, — наконец сказала Нанда. — Люблю ни от кого и ни от чего не зависеть. Я упиваюсь каждым мигом свободы… просто потому, что добиться её почти нереально.
Некоторое время женщина сидела, погрузившись в размышления и разглаживая тонкую ткань строгих чёрных брючек.
— Всё остальное время я не живу, а существую. Ненавижу себя и каждую секунду подобного существования: ты просто проглатываешь день заднем, неделю за неделей, год за годом…
Что он мог ей ответить на это? Что без ума любит саму жизнь без остатка, даже когда каждое мгновение наполнено болью — и душевной, и физической, — и до конца ловит и впитывает любое ощущение, любое чувство, потому что это — единственный способ быть живым человеком, а не плавающей в резервуаре биомашиной? Что каждый прожитый день — уже счастье, просто потому, что сегодня ты беззлобно перешучиваешься с двадцатилетним парнем, а завтра какой-нибудь ксен вышибает ему мозги? Что стоит жить, даже если ты обречён влачить жалкое и серое существование, потому что с серостью и тоской на сердце жить хоть как-то, но можно, а вот с собственной смертью жить уж точно не получится?
С помощью камер Лекс всматривался в ушедшую в себя женщину — свою мать, такую далёкую, такую чужую.
— У тебя есть кофе? — Такой прозрачный намёк. И так прекрасно зная ответ, быстро добавила: — Мне без молока и сахара.
Когда полуавтономный робот привёз столик с кофе и шоколадом, Фернанда сделала небольшой глоток благородного напитка и пронзила капитана терпким взглядом. Глаза цвета молодой крапивы были чуть прищурены. Лекс понял, что сейчас последует ещё один вопрос. Совсем не про кофе с шоколадом.
— Что ты чувствуешь, когда убиваешь солдат Лиги Миров?
— Ничего, — откровенно ответил капитан. — Для меня это даже не столько живые существа, сколько цели на экране. Цели, которые надо уничтожить.
— Ты хочешь сказать, что для тебя это просто работа? Никакой жестокости?
— Я хочу сказать, — Лекс добавил в голос немного эмоций, — что у меня нет выбора.
— Выбор всегда есть! — зло выкрикнула женщина, обвинительным жестом нацелив указательный палец в лицо сына.
— Да, и для меня он очень прост: убить или быть убитым, — парировал Лекс. — Только ты забыла, что я отвечаю не только за свою жизнь, но и за ребят, которые находятся на борту и которых надо или доставить в зону высадки, или вернуть на материнский корабль.
Лексу показалось забавным, что корабль-базу, к которой привязаны все боевые единицы и весь личный состав, называют материнским. Всё-таки для людей слово «мать» имеет совершенно особое значение. И ведь не только для людей.
Однажды ребята привели «языка» — какую-то шишку, захваченную в результате удачной операции. Первый случай, когда ксен оказался на борту LX-6539. Вначале чужой держался молодцом, но после нескольких часов в так называемой «комнате для переговоров» он, брызгая слюной, уже выкладывал офицерам всю известную ему и интересовавшую их информацию. При этом очень боялся забыть что-нибудь важное.