Спустя ещё час ксен уже был на грани помешательства и всё время что-то бормотал. Когда несчастного увели для последующей ликвидации, Лекс поинтересовался у переводчика, что всё время повторял чужой в конце допроса. Ответ он знал заранее, просто хотел подтвердить свою догадку. Пр — единственное слово, которое на человеческий язык переводится как «мама».
Собственно, это и стало для Лекса последней каплей, переполнившей чашу терпения. Это щёлкающее жвалами и изгадившее слизью весь коридор существо имело перед ним, офицером Имперского Военно-Космического Флота, генетически модифицированным человеком, неоспоримое преимущество. Ксен по крайней мере знал свою мать. Лекс этим похвастать не мог, хотя всегда считал себя чуть лучше обычного человека.
Как только он осознал эту свою ущербность, сразу отправил на материнский корабль прошение об отставке, где указал причину, по которой он больше не сможет в полной мере служить Империи. Отставка была принята. Лекс подозревал, что он был далеко не первым…
— Ты способен чувствовать боль и переживаешь за тех, кто тебе подчинён, из-за избытка чувства ответственности?
Интересно, что именно она имеет в виду? Когда прямым попаданием разворотило полкорпуса, больно не было. Совсем. Несмотря на то что он, по сути, и есть штурмовик LX-6539, и функциональное состояние машины напрямую связано с телом Лекса, в случае поражения той или иной части корабля капитан просто чувствовал онемение в определённой области.
Когда в одном из жилых блоков начался пожар, было больно блокировать дверь при попытках ребят выйти. И пока камеры не сгорели, Лекс смотрел, как они там жарятся заживо. И это было очень больно. Как будто это он сам сначала судорожно тыкал пальцами в кнопки, потом безнадёжно, до синяков, пытался выломать дверь, затем с осознанием безысходности сползал по стенке. Как будто сам, улыбаясь собственным мыслям, закуривал и ждал собственной смерти. Мучительной и болезненной…
Он смотрел, как по другую сторону двери ребята сидят и вслушиваются, что происходит в горящем жилом блоке. Иногда им казалось — им ещё долго будет казаться и сниться по ночам, — что они слышат, как горящие заживо скребутся и стучат в стены и дверь… Он смотрел, как они потом тянут спички, кто пойдёт внутрь, чтобы извлечь останки… Как двадцатипятилетний парень, которому «повезло», выходит из сгоревшего блока совершенно седым, и его тошнит прямо в коридоре…
— Я генетически модифицированный солдат, почти идеальная машина для убийств. — Голос в динамиках был голосом машины, а не человека. — Мне незачем испытывать боль — это отвлекает от выполнения приказов и адекватной оценки ситуации.
— Брось, Лекс, не строй из себя сверхчеловека. — Нанда поднялась со стула и вплотную приблизила своё лицо к лицу плававшего в резервуаре капитана. Прикоснулась тонкими губами к полированному стеклу, очень печально улыбнулась, повернулась к нему спиной. — И даже не пытайся казаться хуже, чем ты есть на самом деле. Я просто чувствую, когда ты настоящий, а когда играешь роль.
— Откуда?! — Смех из динамиков разлился по всей рубке. — Ты же меня видишь первый раз в жизни!
— Я мать, — улыбнулась женщина.
За пару дней до этого на материнском корабле проходил разговор, для Лекса не менее важный, но о котором капитан многофункционального штурмовика LX-6539 никогда не узнает. В рубке гораздо больших размеров располагался резервуар с капитаном корабля-базы, рядом с которым стояли двое мужчин. Один из них был в тёмно-синем деловом костюме, а второй предпочёл мундир без знаков отличия.
— Ещё один модифицированный спёкся, — сказал мундир. Он подождал, однако человек в костюме не ответил, и мундир продолжил: — Капитан многофункционального штурмовика. На почве любви к матери, которой он никогда не видел. Я принял отставку.
— Что-то часто они стали сходить с ума… Он ведь в курсе, чем ему грозит отставка? — Человек в костюме вопросительно выгнул бровь дугой.
— Да, он отдаёт себе отчёт, что в его случае отставка и смертный приговор по сути одно и то же. — Голос военного был лишён каких-либо эмоций. В такие моменты он совершенно чётко осознавал, что зачастую в модифицированных человечности гораздо больше, чем в нём и его безликом собеседнике. — Перед смертью он хотел бы, чтобы выполнили его последнее желание. Думаю, суть желания вам ясна.
— Абсолютно. — Человек в тёмно-синем деловом костюме кивнул. — Как и то, что оно совершенно невыполнимо. Никто не знает родителей модифицированных — подходящий генетический материал направляется в бункеры для выращивания солдат прямиком из хранилищ. Материал маркирован, но и только.
На некоторое время рубка материнского корабля погрузилась в тишину. Молчание нарушил человек в костюме:
— Думаю, ликвидировать его просто так будет слишком жестоко. — В задумчивости мужчина потрогал гладко выбритый подбородок. — Найдите актрису. Не гениальную, но такую, которая без труда способна отыграть нужные эмоции. Такую, которая на полчаса способна стать для модифицированного настоящей матерью.
Несчастный случай
Несчастный случай. Вертя в руках чашку с кофе, Алия вдруг осознала, что вся её совместная жизнь с Густавом была не чем иным, как растянувшимся на долгие годы несчастным случаем. Пригубив кофе, она поняла, что тот давно остыл, и отставила чашку в сторону. Старую чашку с отбитыми краями, змеящейся трещиной и отломанной ручкой. Густав никогда не стал бы пить из такой. Побрезговал бы. У него в рюкзаке в герметичном пакетике всегда лежала его верная спутница — огромная прозрачная кружка с наклеенной на стенку бумажкой, на которой исполинскими буквами синим маркером было старательно выведено: «АНАЛИЗЫ».
Алия устало улыбнулась. В этих обыденных шутках и был весь Густав — в затёртом джинсовом рюкзаке он носил баснословно дорогой ноутбук последней модели, крышка которого была сплошь заклеена дешёвыми и пошлыми переводными картинками с Земли, Марса и прочих планет Солнечной системы. В ответ на возмущение кого-либо из «собратьев по петле» он улыбался и говорил: «Ты что?! Весело же!»
Весело. Сначала им всегда было весело. Остро и пряно. Густав умел взглянуть на банальные вещи под углом неожиданным настолько, что Алию всегда била дрожь. Потом. После. После наслаждения, шока, жутковатой красоты игр с эмоциями, страхом, иногда со смертью.
Закурив, она потеребила узкий чёрный вязаный шарф. Его шарф. Сколько же воспоминаний он навевает? Однажды Густав завязал ей глаза вот этим вот шарфом, поцеловал и мягко попросил бежать вперёд. «Н-но это же магистраль! Сейчас час пик!» — попыталась протестовать она, уже делая первый шаг наперерез проносящимся с бешеной скоростью автомобилям. «Сделаешь это, когда я скажу, — совершенно спокойно ответил он. — Ты ведь веришь мне, солнышко, правда?» Он слегка укусил её за ухо и чуть подтолкнул в спину. Алия вся сжалась, её руки, казалось, выгнулись так, что суставы вот-вот сломаются… Да, она ему верила. Всегда. Готова была на всё. На. Всё. Ради. Него. Сумасшедшего. Любимого.
Когда он крикнул: «Давай!», она просто побежала, пытаясь не обращать внимания ни на что вокруг. Вернее, хотела побежать. Едва Алия сделала пару шагов, он схватил её за руку, развернул, прижал к себе и поцеловал.
Тогда на неё накатила истерика — она визжала, кричала, что он мерзавец, всхлипывала и рыдала, била его кулачками в грудь, а потом плакала, уткнувшись в эту грудь любимого чудовища. Густав смеялся. Ему было весело.
Тогда она ушла от него в первый раз. И вернулась, так и не переступив порога. Весь вечер, пока он пропадал в Сети, она аккуратно собирала вещи, складывала их в два громадных чемодана, прокручивала в голове, как она скажет ему, что уходит. Уходит навсегда.
— Знаешь, я… — Увидев её, он осёкся. Лицо его в мгновение ока превратилось в окаменевшую маску — только губы один раз едва слышно прошептали: — Не надо…