Моя группа продолжала работу вместе с отделениями газодымозащитников. Как и всегда.
Что-то худо… наверное, отрублюсь. И в больницу, с сиреной… к доброму доктору Айболиту Ивановичу…
Над головой возникли микрофон со знакомой «пятёркой» на ободке и бледное лицо репортёра. Оператор за его плечом навёл на меня камеру. Оранжевые блики на объективе, рёв пожара в стороне. Газодымозащитники борются за людские жизни, а чмо в модном, с искрой, пиджаке красуется перед зрителями.
— И вот наконец мы видим героя после работы. Видим, как он отдыхает, развалившись на травке, точно свинья в грязи…
— Пшёл вон! — чья-то рука оттащила юнца, исчез и оператор. Я узнал Костин голос. — Плотный огонь на девятом с левого угла дома, — сообщил он, на миг зависнув надо мной. — Посередине и справа — чуть меньше. Но там пусто, ни одного человека. Продолжаем эвакуацию с фасада.
— Уверен? — прохрипели.
— Судя по внешнему осмотру…
— Внутри, Костя!
— А ты разве не?..
У носилок, а мне показалось — над ухом раздался женский крик;
— Ребёнок, мой ребёнок!
И проклятая память отозвалась давним: «Дети, где мои дети?!», тасуя воспоминания, как шулер колоду карт. Я не мог слышать тот отчаянный стон, узнал только со слов Кости. Но подсознание считало иначе: твой приговор, Феникс. Плати!
Утешая женщину, вклинилась пухлая докторша:
— Вы не переживайте, мы всех найдём. Кто у вас, мальчик? девочка?
— Мальчик! — рыдала женщина. — Семь лет…
— Какой этаж?
— Девятый, семьдесят вторая квартира! Первый подъезд.
— Девятый этаж, мальчик, семь лет… — говорила врач в сторону. — Нету? Как нету?.. Посмотрите в третьей машине! И там нет? Женщина, вы уверены, что ребёнок…
— Да, да! Боже, спасите его! — Несчастная бросилась к подъезду; её перехватили. Горький плач матери рвал душу.
Память, гадина, тотчас выдала ложную картинку. У меня свело скулы, многие так при упоминании лимона кривятся.
Полотенце, размотавшись, сползло с лица. Хотел поправить и чуть не соскользнул с узкого мостика: доски угрожающе закачались — мир под ногами ходил ходуном. Чувствуя, что падаю, я оттолкнулся и прыгнул вперёд и вверх. Уцепился за протянутый на крышу кабель и, с грохотом опрокинув таз, шмякнулся на балкон. Тело взорвалось болью.
Доска проскребла по бетону, улетая вниз, следом — вторая. Звука падения я не услышал, но там закричали. Кое-как поднялся, осмотрелся — вроде цел. Ладони ссадил, да ноет ободранное колено. Ерунда. Подобрал полотенце. Хоть в этом везёт: без тряпки — никак.
Пошатываясь, а кренило меня изрядно — непонятно только, с чего? — приник к закопчённому окну, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Постучал — нет ответа. Дети где-то в глубине квартиры: прячутся, глупые. Так двое или один? Я шарахнул каблуком по балконной двери — рама хрустнула, и дверь слегка приоткрылась. Из щели вырвались мглистые струи. Я ударил снова: дверь распахнулась. Со звоном брызнуло матовое от наполнявшего комнату дыма стекло. Горячий поток выметнулся навстречу, чуть не сбив с ног, и я уткнулся в пол: поверх длинным языком разворачивалась огненная полоса. Полотенце на лице было едва влажным, но идти назад… отступить? Нет! Прикрыв голову, я на четвереньках ввалился в обжигающее марево.
Превозмогая слабость, я опёрся на локоть, сел. За милицейским оцеплением, задрав головы, толпился народ; кто-то громко ахнул, указывая на дом. Я обернулся. На верхотуре, балансируя на узкой доске, с балкона на балкон шёл мужчина. Видимость из-за дыма отвратительная, ничего не разобрать, но этаж был… девятым. Окна — прямо над горящим участком восьмого. Девятый и сам уже полыхал, хотя бойцы расчётов старались вовсю.
Что там внутри? Сумеет ли парень вытащить ребёнка? Он явно не представляет, во что ввязался!
Человек осторожно продвигался вперёд. Люди затаили дыхание.
— Сестра, — я поймал за край халата пробегавшую медсестру. — Позовите вон того, чернявого, у носилок. Это Константин, наш медик.
— Мы займёмся вами, как только закончим с пострадавшими.
Мужчина наверху оступился, потерял равновесие, и толпа вновь ахнула. Но смельчак не растерялся: ласточкой перемахнув через перила, он оказался на балконе. Доска соскользнула, кувыркаясь, рухнула вниз. Мужчина вышиб балконную дверь и скрылся в квартире. Чёрный дым хлынул изнутри фонтаном, огненный факел облизал козырёк над балконом, вспузырил лохмотьями битумное покрытие и сник, оставив хлопья сажи.
Да что он творит, кретин! Спровоцировал выброс пламени! Нельзя так резко врываться в помещение: с притоком кислорода тление сменится горением. Сейчас там всё займётся, а поблизости ни одной автолестницы!
— Быстро зови Костю! — рявкнул я.
Медсестра ойкнула, прикрыв рот ладонью, и убежала.
— Давай, — убеждал я Костю. — Коли стимулирующее!
— Ты ненормальный! — орал он. — Сердце не выдержит! Посмотри на себя — в гроб краше кладут!
— Да я ходил два раза подряд! И три ходил! Ниче, выдюжу!
— Когда ты ходил?! По молодости!
— Коли, говорю!
— Ты отключился, Олег! Спёкся! Я что, слепой?
— Они десять раз задохнутся! — прорычал я. — Что ты меня жалеешь? Их пожалей!
Через минуту я уже сидел, поддерживаемый двумя санитарами, а Костя вкачивал мне гремучую смесь собственного приготовления. Разработал он её давно, когда я и в самом деле мог вновь ускориться после отключения. Но с тех пор организм изрядно сдал, сердце пошаливало, и между ускорениями требовался всё более длительный отдых. А уж искусственными включениями я не баловался лет пять.
— Только не дури, — сказал Костя. — Я тебя прошу. Без геройства, ладно? У тебя давление и пульс запредельные. С такими в реанимацию отправляют. А ты…
— Да пока кто-нибудь доберётся до них, понимаешь?!
— Понимаю, — вздохнул Костя, помогая мне встать.
Голова кружилась, мир звенел, наливаясь яркими, ядовитыми красками, спину драли мурашки, кости ломило и будто выворачивало наизнанку. По телу прокатилась кипящая волна, такая жгучая, что не разобрать — лёд или огонь. Я покрылся коркой, и она сдавила меня гигантскими тисками. Зуд стал невыносимым. Я уже готовился умереть, когда обруч, стянувший грудь, лопнул. Взгляд прояснился. Звон ушёл, и в мир вернулись прежние цвета.
Я бросился к подъезду — понёсся метеором. Насколько меня хватит?
Добраться на девятый и спуститься вниз. Просто? Если бы!
Плохо помню, как это проявилось впервые. Да и не хочу вспоминать: сплошной адреналин, страх, липкая от пота кожа, резкая боль в боку, но остановиться — значит сдохнуть. И я бегу, бегу, бегу…
Помню, возвращался от Машкиных родителей, к которым заглянул после роддома — обрадовать: мальчик! сын! Засиделся допоздна. До дома недалеко, так что — пешком, по свежему воздуху: остудить бурю эмоций. Чувства хлестали через край. Ощущение: могу своротить горы. Вместо этого свернул в тёмный проулок. Зря.
Я бегу.
Гулкий топот сзади. Гул крови в висках. Кажется, кровь сейчас хлынет носом, изо рта, из ушей. Я не выдержу, упаду на грязный асфальт и буду корчиться под ударами тяжёлых ботинок. «Стой, сука!» Этот голос не вычеркнуть из памяти, не вытравить даже кислотой. Наглый, грубый голос припанкованного юнца. Топот ног. Урод с ножом — впереди. Двое его подельников слегка отстали: сопят, матерятся. Повод ничтожен: не хватило денег на выпивку. Одному я съездил по морде, выбив гнилые зубы, второй огрёб под дых и мычал что-то невразумительное. Ну а третий достал «выкидушку».
В глотку будто залили расплавленный свинец, икры чуть не сводит судорогой, сердце — в клочья! Гонит бешеную волну пульса. Кровь на рукаве: ветровка располосована от локтя до запястья. Рука — тоже. Если б не успел закрыться — ухмылялся бы вспоротым горлом. Круги перед глазами. Красная пелена. Упасть и сдохнуть.
Это было восемь лет назад.
Как дурной, вязкий сон. Бежишь. Всё медленнее и медленнее. Спину обдаёт жарким дыханием. Силы кончаются. Ты больше не можешь сопротивляться. Ты падаешь…
Тогда, восемь лет назад, я не упал. Я полетел.
Наклонившись и придерживая полотенце, я пробирался сквозь дым: густые потоки тянулись к балкону, но легче не становилось. От тяги огонь лишь разгорался; захватывая всё новые площади, крался по плинтусам, карабкался по обоям, обугливал паркет и корёжил линолеум.