— Спасибо, — говорит Гликк.
Юрист захлопывает блокнот.
— Сожалею, но в данной ситуации ничем помочь не могу. У вас теперь есть мой адрес, логин. В случае повторного обращения вы получаете скидку в двенадцать процентов.
Она выходит из номера, и тут же, словно так было задумано, раздаются мелодичные переливы курантов.
Часы, вероятно, бьют на пьяцца Сан-Марко. Звон омывает город. Вспархивают в бледное небо тысячи голубей.
Гликк и Зенна с испугом глядят друг на друга.
Это означает, что их время заканчивается.
Он, в общем, знает, что ему следует делать. В первую очередь, вернувшись к себе из Венеции, он, стиснув зубы, отключает поддержку Сада камней. Ему безумно жаль этот сад. Туг каждое деревце, каждый куст высажены самостоятельно. Никаких типовых образцов, отлакированных до безжизненности. Никаких модельных пейзажей, якобы спонтанно подстраивающихся под пользователя. Ни хрена они в действительности не подстраиваются. Схема типового дизайна всё равно проступает. А у него — каждая веточка растёт по-особенному. Каждый листик, каждая былинка возле камней имеет своё лицо. Один ручей, в котором светится серебряная вода, стоил ему трёх, нет, четырёх месяцев напряжённой работы. Зато и результат налицо: живой мягкий плеск наполняет дыханием весь пейзаж.
Это уже часть его самого.
Выхода, однако, нет. Он набирает стирающую команду, и сад медленно гаснет, будто погружаясь в забвение. Затем Гликк точно так же отключает всю аранжировку квартиры, и комната превращается в тесный бетонный бокс, не имеющий даже окон. Впрочем, окна ему до сих пор и не требовались. Стоит кушетка, застеленная грубым коричневым покрывалом, висит на крючках одежда, ранее скрытая лаковыми обводами гардероба, подмигивает крохотным зелёным глазком встроенная в переднюю стену консоль центра коммуникаций. Ничего лишнего. Аскетическая простота типовой жилищной ячейки. Когда-то давно он с этого начинал.
К сожалению, он ничего не может сделать с уровнем потребления. Вот и теперь в нише доставки уже лежит целлофановый прозрачный пакет с новой рубашкой. Значит, срок годности предыдущей истёк: хочешь — не хочешь, её придётся бросить в утилизатор. И также, хочешь — не хочешь, будет по утрам появляться коробочка с завтраком, содержащая фирменную витаминизированную бурду, а по вечерам — коробочка с ужином (если, конечно, не переключить её, например, на доставку в бар), а по воскресеньям — обед, обогащённый набором микроэлементных добавок. Тут уж ничего не изменишь. Минимальный уровень потребления гарантируется договором.
Далее он посылает запрос на дополнительное рабочее время. Запрос немедленно удовлетворяют: фирма, разумеется, поощряет такие трудовые порывы. Теперь он большую часть времени проводит в лаборатории — из цветного тумана, представляющего собой нейтральный биохимический материал, пытается вылепить некие устойчивые конфигураты. Трудность здесь в том, что эти конфигураты в принципе не сбалансированы: при химической сборке они распадаются на отдельные функциональные группы. И другая трудность — их никак не удаётся алгоритмизировать, даже самый мощный конструктор, поставленный на перебор вариантов, беспомощно зависает. Тут нужна интуиция, неожиданная догадка, тут необходимо творческое озарение, которое могло бы отсечь тупиковые версии. И кое-что у него, кажется, вырисовывается. Он ведь неплохой биохимик, буквально по запаху чувствующий материал. И когда он транслирует свои модельные наработки в реальность, когда во вздутых цилиндрах, сделанных из фиолетового полихромированного стекла, словно в ретортах алхимика, начинается экспериментальный процесс, Гликк уже знает, каков будет итог. Он практически не ошибается. Техник, производящий анализ (в герметическом боксе, куда самому Гликку вход запрещён), лишь подтверждает его догадки.
Продолжается это чуть больше месяца. Каждый день — по двенадцать-тринадцать часов в стеклянном лабораторном отсеке. С Зенной за это время они видятся всего один раз. На деньги, сэкономленные после отключения декораций, Гликк заказывает себе персональную линию, гарантирующую приватность, и они три часа, как потерянные, уныло бродят по берегу. Шумят пальмы над головой, перебегает дорогу тот же заизвесткованный краб, океан, зеленоватый, ласковый, тёплый, выкатывает на песок прозрачные волны.
О чём они говорят? Обо всём сразу. О том, как было в Венеции и о том, как позванивали колокольчики на площади перед монастырём. О том, что Зенна тоже получила корпоративное предупреждение, и о том, что с неё сняты бонусы, которые она уже считала своими. Она советуется: быть может, и ей отключить визуальную аранжировку? Тогда они смогут встречаться, по крайней мере, раз в две недели. Гликк, однако, категорически возражает. Он не хочет, чтобы ещё и она оказалась запертой в такой же ужасной прямоугольной тесной бетонной ячейке. К тому же это им ничего не даст. Персональная линия, связывающая два их мира, это ещё не всё. Ты же знаешь, требуется другая рецепция…
Время от времени они не выдерживают и целуются. Зенна дрожит, задыхается, и всё же — это не то, не то. Обычные аватары не передают всего комплекса ощущений. Как будто пьёшь воду, а вместо неё — безвкусный горячий воздух.
Тогда уж лучше вообще не встречаться.
Зачем этот мир — пальмы, океан, жёлтый песок, — если мы вынуждены бродить по нему, будто куклы? Зачем это солнце, этот звон в голове, это безумное сердце?..
Надежда, впрочем, у них имеется. Те героические усилия, которые Гликк предпринимает в лаборатории, дают определённые результаты. Разноцветный туман начинает выделять некие устойчивые организованности, а они, в свою очередь, складываются в отчётливые функциональные цепи. Это, разумеется, ещё не конечный продукт, просто базовые полуфабрикаты, с которыми ещё предстоит много работать. Однако биохимические перспективы сборки уже просматриваются.
То есть успех очевиден. Весь отдел срочно переключают на это исследовательское направление. Гликка поздравляет сначала руководитель секции, немногословный товарищ Сю, а затем — господин Кацугоси, который произносит целую речь о коллективном долге и солидарности. Господин Кацугоси считает, что Гликк раскрыл в себе именно эти высокие качества. И, наконец, на ежемесячном корпоративном мероприятии, где подводятся предварительные итоги и происходит распределение бонусов, после синтоистской молитвы, вознесённой пастором Церкви Всевидящего Христа, к Гликку под сдержанное перешёптывание приближается сам мейстер Ракоци, член Контрольной комиссии, член Совета директоров, и, благожелательно подняв брови, окрашенные флуоресцентной сурьмой, сообщает, что и Комиссия, и Совет весьма удовлетворены его последней работой.
— Продолжайте исследования в том же духе. Нам нужно принципиальное обновление рынка.
Мейстер Ракоци сегодня в строгом европейском костюме, на голове у него ермолка, стягивающая бритый, по традиции, череп, на ногах — расшитые бисером мокасины, а цвета фирмы обозначены ярким продолговатым значком на лацкане. Он ничуть не чурается рядовых сотрудников и в заключение исполняет вместе со всеми корпоративный гимн. Гликк даже слышит, как он немного фальшивит. У мейстера Ракоци, оказывается, неважный слух.
Однако когда вечером Гликк получает сводную ежемесячную распечатку, отражающую в наглядном масштабе приход и расход, выясняется, что весь его бонусный капитал погашен штрафными санкциями. Фактически у него остаётся только базовая часть зарплаты, которой еле-еле хватает, чтобы покрыть издержки существования.
Гликк тупо взирает на разноцветную гистограмму, повисшую в воздухе, проверяет, хоть это совершенно бессмысленно, все основные параметры, считывает предположительную динамику на ближайшие месяцы и вдруг резко, словно отвратительное пятно, смахивает её ладонью.
Ситуацию ему проясняет Джилин. Он уже третий год, что весьма показательно, работает в отделе административных ресурсов и, получая сведения практически изо всех филиалов, может посмотреть информацию, к которой больше никто доступа не имеет.