Баклавский поморщился, как от зубной боли:
— Это же Дворец, Кази! Кит меня дернул запросить снятие пломб… Кстати, как это вы умудрились еще и Канцлера подпрячь?
— Срочный груз. В интересах города, — улыбнулся Казимир. — Уголь не может ждать.
— Боюсь, придется, — сконфуженно вздохнул Баклавский. — Надеюсь на ответ — с минуты на минуту. До обеда я здесь. Получу письмо — сразу все сделаю быстро. Извини, Кази, больше ничего предложить не могу.
Любек поскучнел.
— А правда, что вашу службу распускают?
— Да нет, куда ж без нас. Просто переподчиняют таможне. По крайней мере, с сонными мухами из Дворца больше не придется возиться.
— Хорошая мина, Ежи. Если я все правильно понимаю, на новом месте ты не пробудешь и дня. Куда собираешься?
Баклавский хмыкнул.
— Есть еще две недели. Посмотрим.
Казимир поднялся.
— Если что, обращайся. Для тебя всегда работа найдется. Я серьезно. Или думаешь, Патройя не устоит? — Взглянул резко, остро. — Тебе Октавио не пишет? Нет? — И, не дождавшись ответа, признался: — А мне пишет. И мне не нравятся его письма. Что ему там в голову ввинтили, и кит не разберет.
Повисла неловкая пауза. Казимир оставил на краю стола визитную карточку и двинулся к двери. Баклавский придержал его за рукав:
— Без обид?
Казимир усмехнулся:
— Не в том возрасте уже. Подумай над предложением. Кстати, вечером в «Золотом Плавнике» будет весело, сиамский маскарад — приезжай, если найдешь время!
И, прощально взмахнув рукой, вышел прочь.
Недопитый чай остывал на столе. За стенкой скрипели стулья. Все здание администрации пропахло сырой дешевой бумагой. Бланки, реестры, протоколы, описи многоэтажно вздымались на всех горизонтальных поверхностях.
Что мне с тобой делать, Кази? Или ты веришь тому, что говоришь, и это только моя паранойя заставляет перепроверять каждое твое слово? Или Зигфрид использует собственного сына вслепую, как болванчика? Не хочу подозревать, Кази. Предпочту знать точно.
Наконец решившись, Баклавский достал из глубины верхнего ящика позолоченную визитную карточку. За два года она не поблекла, что говорило о высоком качестве печати. «Праздники и торжества. Свадьбы. Похороны. Дорого и со вкусом».
Баклавский снял трубку телефона и ровным голосом продиктовал девушке шестизначную комбинацию цифр. Ответили почти сразу.
— У аппарата.
— Баклавский на проводе.
— Лек-Фом? — спросил слегка раздраженный голос. — Гроза причалов и всевидящее око? Польщен вниманием.
— Рад застать вас в добром здравии, Шульц, — Бакдавскому очень не хотелось съезжать на манеру общения «желтых перчаток», но все равно слова складывались в несвойственном им порядке. — Надеюсь, что и юный Патрик больше не хворает?
Два года назад внучатый племянник Шульца едва не попался на горячем — сопровождал от «Царицы Клео» до берега фрезерные станки, которые пытался ввезти контрабандой один ушлый фабрикант. Груз ушел под конфискацию, но мальчика Баклавский из списка задержанных вычеркнул, полагая, что раньше или позже чок-дэ самого Гибкого Шульца пригодится для чего-то более важного. Сегодня, похоже, этот день пришел.
— Спасибо за заботу, господин Баклавский, — процедил «отец правого берега». — Патрик поправился, взялся за ум, я помог ему устроиться в Механический. Золотые руки, станет хорошим мастером.
Да, подумал Баклавский, среди «перчаток» прорастает своя белая кость.
— Вспомнил нашу давешнюю беседу, Бенедикт, про вашего знакомого умельца-антиквара…
Шульц внимательно молчал.
— Есть у меня фамильная шкатулка со сломанным замком. Внутри громыхает что-то, а что, не пойму. Разобрало любопытство, что ж там мои предки заперли, но ломать жалко. Вспомнил про вашего мастера, думаю, вдруг он смог бы внутрь заглянуть, не открывая шкатулки, А то если там какая ерунда, так не стоит и возиться.
Шульц продолжал молчать.
— Замок-то больно крепкий, одноногого мастера работа.
— Сильно приспичило? — наконец спросил Гибкий. — До вечера потерпит?
— До вечера — умру! — засмеялся Баклавский. — Задушенный любопытством. Хорошо бы пораньше, подержу себя в руках.
— А шкатулка большая?
— Она из нескольких секций. Каждая с вашу «Спорную Коробку».
Шульц не сдержал смешка. Если даже линию прослушивали, вряд ли кто-то вспомнил бы его первый паровой катер, сгоревший в самом начале войны с сиамцами за Новый порт. Рубка «Сигарной коробки» была инкрустирована сандаловым деревом, и Шульцу иногда снился запах пожара.