— Он старается, — сказал дон Марчелло. — Доброго дня!
Баклавский вышел из жаркой харчевни и, жмурясь, родставил лицо ледяным ласкам ветра. Чанг едва заметно качнул подбородком в сторону книжной лавки на другой стороне улицы. Баклавский посмотрел туда, куда указывал помощник. Спиной к ним над развалом грошовых изданий склонился щуплый сиамец в неприметном сером пальто.
Беседа со священником отвлекла от насущных мыслей, что-то разбередила в душе. Баклавский сказал Чангу, что пройдется пешком до конца Бульваров и куда точно подогнать машину, а сам повернул к Круадору. Май, видя, что шеф не расположен к беседе, отстал на несколько шагов.
Улица художников брала начало от Бульваров и ленивыми изгибами текла по краю Горелой Слободы, обрываясь на подходах к Мертвому порту. С раннего утра рисовальщики спешили занять свободный простенок, чтобы явить миру свои холсты. Здесь не водилось гениев и мастеров, выпестованных в Художественной Академии. Круадор осаждали самоучки в поисках мимолетной уличной славы.
Среди плоских портретов и несуразных пейзажей Баклавский краем глаза углядел что-то необычное. Совершенно безумный горбатый человек со щеточками кистей разного калибра, вживленными под ногти правой руки, по-клоунски скакал перед целым каскадом миниатюр, только что не хватая прохожих за руки.
Его картинки казались похожими как близнецы — на каждой разноцветные кубы разных размеров пересекались, толкались, перетекали друг в друга без видимого смысла. Художник не озаботился даже тем, чтобы подобрать своим творениям пристойные рамки — неровно обрезанные куски картона размером с почтовую открытку смотрелись дико среди позолоченного резного великолепия Круадора.
— Как называется эта? — наугад спросил Баклавский, пытаясь поймать какую-то закономерность в серебристо-синей шахматной мешанине.
— Это — «Зима над океаном», — обрадовался вопросу художник. — Я больше всего люблю маринистику. Глаз смотрит, а душа отдыхает. Сначала у меня, пока рисую, а потом у вас — каждый раз, как соизволите задержать взгляд.
— И как тут разобрать, где океан, где что?
Художник пожал плечами:
— Я так вижу.
— И как, покупают? — Баклавскому показалось неудобным уйти сразу.
— За бесценок, — рассмеялся горбун. — Студенты в основном. Для подарков, когда с деньгами туговато.
— И сколько такая «Зима» стоит? Накануне зимы?
— Семнадцать монет, — прищурился художник, оценивая состоятельность Баклавского. — Но отдам за пятнадцать… Хотел сказать, за тринадцать.
Горбун совсем поник, понимая, что вряд ли случайный буржуа раскошелится на его мазню.
— И еще, — добавил он, — возьмите лучше другую.
Привстав на цыпочки, из верхнего ряда картинок выцепил уверенным движением одну, видимо на самом деле отличая ее от прочих.
— Тринадцать — плохое число, — сказал он, — лучше четырнадцать. Называется «Киты уплывают». Подписать?
Баклавский и сам не заметил, как превратился в покупателя. Отдал десятку и пятерку, отрицательно покачал головой на попытку художника порыться в карманах в поисках сдачи. Тот в меру учтиво приложил руку к груди.
— Обязательно подписать, — необидно рассмеялся Баклавский. — Станете знаменитым — продам ее с аукциона, обеспечу себе спокойную старость.
Горбун, ткнув кисточкой указательного пальца в лежащую на стульчике палитру, черканул размашисто на обороте.
— Положено бы в углу, на самой картине, да они у меня очень маленькие.
— А что ж без фамилии? — спросил Баклавский, расшифровав замысловатую загогулину.
— А меня всегда зовут просто по имени, — ответил художник. — Пабло — и все. До фамилии еще дорасти надо.
Картонку он аккуратно обернул газетной бумагой, и черно-синие кубики, закрученные в белые буруны, скрылись под суетливым шрифтом «Бульварных новостей». Над уплывающими китами теперь рекламировали зубной порошок, объявляли о суде над неким Айртоном Сезвиком, предлагали деньги за информацию о Диком Ирландце. Будто китов и не было.
— Таких китов можно было сторговать за пятерку — заметил Май, когда они сели в мобиль.
VI. Мертвый порт
Нет ничего неприятнее, чем выпускать из рук верную добычу. За сорок минут тщетного ожидания Баклавский несколько раз пытался уснуть, оккупировав удобное савишевское кресло. Но спасительная дрема не пришла. Ответ из Дворца — тоже. И старик-инженер подвел.