Эдакая идиллия, а? Лучшее место на земле, чтобы жить, работать, растить детей.
Особенно если не знать, что вся эта идиллия — всего лишь сургучная печать на сосуде с немыслимым.
А цена идиллии — Жатва.
Перед Жатвой самое главное — не думать. Не пытаться анализировать, предугадывать, просчитывать маршрут. Ноги сами приведут меня к цели. Как будто я ходил туда уже тысячу раз.
Сегодня ноги вынесли меня к Рыночной площади. Торговые ряды уже убрали, и перед ратушей начали возводить экран. Под стук молотков и скрежет пил рабочие сооружали огромную раму. Пока она лежала на земле, но потом, вечером, на нее натянут полотно и поднимут над площадью. Когда стемнеет, на экране будет идти прямая трансляция Жатвы — а под ним все население города будет веселиться на ярмарке…
Работами по сооружению сцены и экрана руководил Фирс, наш главный режиссер народных гуляний. Два года назад я забрал его жену. По-моему, он только обрадовался.
— Здравствуй, Жнец! — приветствовал он меня.
После этих слов работа остановилась — всего на мгновение все, кто был на площади, замерли, поглядев на меня, а потом с новой силой взялись за молотки и пилы. Никто из рабочих больше не поднимал глаз.
— Сегодня будет весело, а? — спросил Фирс.
— Как всегда, — пожал плечами я.
Пройдя мимо сложенных досок и переступив свернутый в рулон экран, я остановился перед одним из рабочих — крепким мужиком лет сорока, с густыми пшеничными усами и бакенбардами.
Что-то кольнуло под сердцем. Вот оно! Есть! Номер Первый…
Я вытащил из сумки клобук и протянул его рабочему.
Тот отложил пилу, смачно сплюнул сквозь зубы и взял клобук.
— Я приду, — сказал он.
— Я знаю.
Номер Два жил в маленьком коттедже с белым забором — с женой, тремя детьми и собакой. Собака почувствовала мое приближение и начала скулить заранее, забившись в будку и повизгивая от страха.
Так что меня там уже ждали. Я едва поднял руку, чтобы постучать, — и дверь тут же открыли перед моим носом, а за ней стояло все семейство. Папа, мама, две дочки и сын. Нарядно одетые, в белых отутюженных сорочках. Пуговицы застегнуты до самой шеи. Мама и дочки — в платках, папа и сын с тщательно зализанными волосами.
— Приветствуем тебя, Жнец! — чуть ли не хором сказали они.
Я молча достал клобук. Отец семейства с готовностью шагнул вперед. Я отрицательно качнул головой и протянул клобук его жене.
— Мама! — закричала младшая девочка. — Мамочка!!!
— Тихо! — прошипел отец, подхватывая ее на руки и прижимая к себе. — Молчи!
— Это… — запинаясь и сглатывая, сказала женщина. — Это… большая честь для нас…
В глазах ее стояли слезы. Клобук она смяла в руках.
Особняк Номера Три был настолько богат и помпезен — с коваными воротами, мраморными статуями и аристократическим гербом над входом, — что я заранее знал, что произойдет.
Меня попытаются подкупить. Это так же бессмысленно и глупо, как умолять о пощаде, — но они все равно пытаются. Каждый раз.
— Я думаю, мы сможем договориться, — сказал аристократ в парчовом халате, расшитом золотыми драконами. — Я слышал, что можно… приобрести отсрочку.
Я открыл свою холщовую сумку и вытащил третий клобук.
— Полагаю, что скромное пожертвование… — На этом слове аристократ запнулся и тут же поправился: — Вспомоществование… на нужды Храма…
На руке у него был перстень с рубином, и аристократ судорожно крутил его потными пальчиками.
— Я готов заплатить любые деньги… — прошептал он, завороженно глядя на протянутый клобук.
— Не опаздывай, — сказал я, глядя ему в глаза.
За четырнадцать лет я успел привыкнуть к тому, что меня ненавидят. Меня умоляют. Меня пытаются купить. Мне угрожают. От меня пытаются спрятаться. Со мной хотят подружиться. От меня убегают. Меня пытаются убить.
Все это — бессмысленно.
Номер Четыре покончил с собой. Увидел меня у подъезда и, пока я поднимался на третий этаж, перерезал себе горло кухонным ножом. Когда я зашел в квартиру, стены и потолок были заляпаны кровью, а над еще подергивающимся в конвульсиях трупом голосила жена.
Я вздохнул и протянул ей клобук.
Номер Пять не хотел открывать дверь. Даже забаррикадировал ее изнутри шкафом. Можно было, конечно, позвать дружинников мэра, но я знал, что он откроет. Надо было просто подождать.
Он открыл. В комнате стоял запах гари — дурачок жег какие-то бумаги… Клобук он взял с мрачной решимостью.