Но Тенников ничего не разобрал в путаных объяснениях этого Мартина Идена трионной эпохи.
— Слушай меня, — оборвал наконец технические подробности Князь Игорь. — Можешь убрать своих колобков?
— Могу, — повесил голову Шлыков.
— Ты сейчас делаешь все, как было. И больше ни-ни. А самое главное, обо всем молчишь. Доучиваешься четверть. Со следующей мы переводим тебя в группу по трионам «А»-класса.
— Да я же не… — вяло запротестовал Шлыков.
— Подтянешься. Репетиторов наймем, договорюсь с директором. Уже моя забота. Главное, про свои программы больше не заикнешься. Понял? А я, возможно, помогу тебе с Жанной.
— Чего? — Шлыков чуть не упал вместе со стулом.
— Ничего. Делать будешь все, что скажу. И все у нас получится. А теперь шагом марш исправлять содеянное и заглаживать вину.
Дверь еще не успела закрыться, а Князь Игорь уже набрасывал в уме план действий. Грустного Вениамина Петровича, видимо, придется брать в долю, иных выходов на его руководство не было. «Трион Компьютере» оторвет Шлыкова с руками, можно не сомневаться. Тот будет по гроб благодарен учителю, агентские же могут составить… Много. Еще обязательно нужно взять в долю психолога Зайцева: Шлыков должен блестяще пройти все тесты. А также поднять досье Фархутдиновой. Впрочем, Тенников и так ее уже неплохо изучил за годы классного руководства. Шлыков, может, ей пока и не мил, однако воображение затронул, а это кое-что. Стратегию сердечной атаки продумает Зайцев. Если удастся сформировать пару к моменту выпуска, Фархутдинова пойдет не в «Смитсоне Эдверт Груп», а куда нужно. Например, в отдел маркетинга той же «Трион Компьютере». Там ее наверняка примут с распростертыми объятиями… и выплатой солидных агентских.
«Не все тебе, Мухин, масленица», — мысленно приговаривал Тенников, доставая одноразовый школьный мобильник.
Александр Ложкин
ИМБУНХЕ
Судорога свела его обезображенное тело в сумеречной зоне — границе между вечной ночью и вечным днем.
То был экватор Чилоэ, та самая серая полоса, где солнце показывается из-за горизонта и глаза наконец начинают отвыкать от ночной мглы.
Земля сумерек — так зовут ее обитатели светлой стороны, не смеющие пересекать этот рубеж.
Земля рассвета — так назвал ее про себя Имбунхе.
Калека упал на бок и забился в конвульсиях на промерзшей земле, невольно обратившись лицом назад, к звездам. На блеклом, светлеющем небе тысячу глаз Кайкайвилу было почти не различить.
Имбунхе понял — владыка Кайкай теряет его из виду, и власть ночи над ним ослабевает. Этот приступ — последнее препятствие, что Беспощадный Змей мог ему учинить. Отчаянная попытка сохранить подданного.
Так уже бывало. Скоро пройдет.
— Ты думал, что я не смогу, владыка бестий, — тихо прошептал Имбунхе. — Ты думал, что я сломлен. О, божественная опрометчивость.
Он проделал огромный путь, и все, чем воспрепятствовал Кайкай, — лишь наслал на него судороги. Эхо тревожной песни Туэ было его спутником, но разве могло оно считаться препятствием?
Пронзительная песня черной птицы Туэ — предвестник несчастья. Ничего хуже произойти с Имбунхе уже не могло.
Имбунхе смог перевернуться на спину — настолько, насколько позволяли деформированные, изломанные штуки, которые у обычных чилотов называются ногами. Он смотрел в небо, пытаясь восстановить контроль над мышцами. Левая половина небосвода, что потемнее, пестрела еле заметными точками, а правая… чудесная, восхитительная правая половина была озарена светом Ока Тентенвилу, блаженным сиянием с вершин самых высоких гор, что слепило темного бога — и охраняло Имбунхе. Теперь.
Снова.
В темной дали завывала Туэ — как-то особенно неистово и печально.
Мысль о том, что великая Тентен принимает его назад, в свое лоно, наполнила Имбунхе ликованием.
Он мечтал об этом столько времени, сколько дневные существа не живут. Кайкай награждает своих подопечных бессмертием и берет за это немалую цену. Муки бесконечного существования может жаждать лишь тот, кто не вкушал его; Имбунхе испил эту чашу сполна.
На темной стороне Чилоэ трудно получить представление о течении времени, но с самого детства Имбунхе начал наблюдать за происходящим вокруг и делать выводы. Как только оправился от того, что ведьмы сделали с ним.
Фосфоресцирующие глаза Имбунхе буравили взглядом крупное красноватое пятно в зените. То была не просто звезда.
Звезды не раз говорили ему, сколько минуло лет с того момента, как он последний раз видел солнце. Множество других вещей и явлений вокруг также содержало ценную информацию — цикл его собственного сна, скорость роста чахлых сциофитов поблизости от логова, конденсат, капающий со сталактита у входа в пещеру.
За двадцать тысяч капель ночной небосвод смещается на вертикальную проекцию расстояния от альфы Василиска до гаммы Жезла. Это приблизительно трое суток, судя по циклу сна и бодрствования. За двести тысяч капель кустистый лишайник разрастается на толщину пальца.
Нельзя верить лишайнику — его рост непостоянен и обманчив. Да и пальцы Имбунхе стали толще со временем. Капли куда надежнее. Звезды — надежнее всего, но за ними сложно следить.
Значит, остается только считать звонкие капли. Постепенно это входит в привычку, совершается автоматически, помимо сознания. Просто слышишь их, и какая-то часть тебя передвигает костяшки на невидимых счетах.
Имбунхе сторожил ведьминское голово четыреста шестьдесят миллионов и около семисот тысяч капель. Погрешность связана с тем, что иногда его отвлекали.
Он смог вновь подняться и зашагать дальше по хрустящей, заиндевелой поросли — как обычно, на руках. Власти Кайкая над ним пришел конец. Впереди было только солнце, показавшееся над горделивыми Андами.
Небо стремительно светлело и приобретало голубой оттенок. Имбунхе поглядывал вверх, с тревогой понимая, что разглядеть таинственное красное пятно на фоне яркого небосвода становится все сложнее, хотя его глаза быстро привыкали к новому освещению.
Одно стало ясно наверняка, пока он валялся на границе между светом и тьмой: оно увеличивалось в размерах.
Возможно, именно поэтому нечисть темной стороны так волновалась последнее время. Даже местные сливки общества, ведьмаки и ведьмы, вели себя все тише. Их неистовое упоение шабашами и набегами на пограничную землю сходило на нет.
Имбунхе знал — они обладали мудростью. Они даже научили его грамоте и многим другим вещам. У некоторых были телескопы. Наверняка они понимали больше, чем он, и вполголоса обсуждали это на ставших редкими в последнее время сборищах.
На краю земли рассвета Имбунхе наткнулся на патруль пограничного гарнизона. Он заметил всадников издали, но не остановился. И они не двигались вперед, разглядывая в подзорные трубы странную фигуру — массивный человеческий торс в ржавой кольчуге, передвигающийся на необычайно мускулистых, удлиненных руках. Вряд ли они заметили мелкие детали — когти, толстую жесткую гриву волос, похожую скорее на иглы дикобраза, на утопленной в широкие плечи голове. Длинную цепь, которой ведьмин страж был некогда прикован к скале за шею. Но они видели волочащиеся по земле изломанные ноги, и сострадание взяло верх над инструкцией по использованию арбалетов.
Приближаясь к патрулю, Имбунхе все поглядывал вверх, но красной звезды уже почти не было видно.
— Назови себя, — потребовал один из всадников, когда их разделяло пятьдесят шагов.
— Я — Имбунхе, — сказал калека спокойным раскатистым голосом, который останавливал бешеных медведей. — Я существо одной с вами крови.
Всадники переглянулись и принялись о чем-то спорить. Это позволило продолжить сокращать расстояние.
Все чилоты знали о трагической судьбе похищенных ведьмами детей. Раз в столетие всевидящее Око Тентенвилу смыкалось. Великая Тентен теряла из виду своих подопечных, и им оставалось полагаться только на себя.
Звездочеты на пограничных землях видели первое предвестье беды — тусклую, бледную луну на горизонте сумеречного неба, пересекающую рубеж дня и ночи. То было Око Кайкайвилу, его сильнейшая манифестация среди обычных звезд, его божественное могущество, простирающееся над землей со дна черного океана. Беспощадный Змей шел в атаку.