Они напали на него, когда он был беззащитен. Это против правил. Это совершенно не укладывалось в картину мира ведьмостража.
Его прежние хозяева порой бывали жестоки, но они никогда не попытались бы его убить. Так нельзя: ведь он верный слуга, он куда слабее настоящих ведьм, и его смирение — лишнее доказательство их превосходства. Недостойно убивать слабых, что смиренны пред тобою; пусть равные сражаются с равными. Поэтому лишь Имбунхе, и никому другому, суждено не подпускать нечисть ко входу в Кикави.
Любая тварь в ужасе спасется бегством от разгневанного брухо. Но задача ведьмостража — не допустить нарушения покоя своих хозяев. Они доверяют свое спокойствие ручному монстру-калеке, и он не подводит их.
Но эти люди — им все равно. Он был смиренен перед ними, но они напали.
Если для тебя нет разницы между слабым и сильным, покорным и непокорным — чем ты лучше дикого зверя?
Сквозь пелену оглушения калека слышал, как кто-то отдавал приказы страже. Его не убили — вместо этого его потащили куда-то, где свет Тентен не был виден, по коридорам и ступеням наверх. Цепь звенела, струясь следом.
— Очнись. Живой? Ну-ка, — сказал командовавший голос, шлепая его по щекам.
Имбунхе не без усилия открыл глаза. Большая комната с богатым убранством. Он порядком запачкал ковер своей кровью и уличной грязью.
— Это не темница, — промолвил он.
Склонившийся над ним человек отступил и уселся в мягкое кресло. По его роскошному камзолу ведьмостраж понял, что это кто-то из знати. Благородный профиль и блеск просвещенности в глазах. Этот человек знал цену слову и времени. С ним можно и нужно было вести диалог.
— Ты — мэр? — спросил Имбунхе.
Он чувствовал, что кровь на его лице уже успела засохнуть. Значит, времени оставалось все меньше.
— Приор Раньери, герцог де Кастро, — спокойно, но не без некоторой чванливости представился собеседник.
Имбунхе огляделся. Трое стражников. Гобелен на стене покрыт сложным рисунком со множеством мелких деталей — что-то геральдическое, по-видимому. Они находились в личном кабинете мэра.
— Я прошу слова, приор, — выдавил ведьмостраж, пытаясь прийти в себя.
Раньери пожал плечами, рассматривая его из-под полуприкрытых век.
— Ты удостоен этой чести. Потому я и приказал страже не трогать тебя. Твой конвой толком ничего не поведал. Неужто ты воздействовал на их разумы, Имбунхе?
Мысли никак не удавалось привести в порядок.
— Ты проделал огромный путь, что достойно уважения. Я верю, что ты пришел с миром. Поэтому говори.
— Грядет катастрофа, приор, — наконец сказал калека. — Ты обладаешь познаниями в астрономии? В истории?
Герцог кивнул. Только сейчас Имбунхе заметил, что один из стражников намотал на руку конец его цепи.
— Было время, много веков назад… — пробормотал ведьмостраж. — Все было иначе. Почему мы считаем сутки, приор? Что такое сутки? Неужели раньше ночь и день были не вечны?
— Да, маленький калека, — бесстрастно подтвердил Раньери. — Когда-то война между светом и тьмой кипела без перерыва.
— Почему стало так, как сейчас?
Мэр вздохнул. Беседы об истории и религии не входили в его планы.
— Кровопролитная война печалила Владыку Генехена, и он разделил их навеки, — все же ответил он. — Кайкайвилу был низвергнут на дно темного океана, а Тентенвилу — сослана на вершины Анд, чтобы они никогда более не встречались. Согласно сказаниям, конечно.
— Хорошо, хорошо… — с благодарностью закивал Имбунхе. — Так и было, но Генехен покинул Чилоэ, и раз в сто лет Великие Змеи все же снова стали схватываться друг с другом. Космос, ты знаешь о космосе, герцог?
— Куда интереснее то, что о нем знаешь ты, ведьмостраж, — по лицу Раньери пробежала тень улыбки. — На темной половине дают хорошее образование?
— Нельзя дать знания. Их можно только взять.
— Что ж. Тогда сейчас я хочу взять все знания, что у тебя есть.
— Космос, — продолжил Имбунхе. Его сознание наконец прояснилось. — Огромная черная пустота, в которой парит Чилоэ, окруженный звездами, луной и солнцем. Из космического мрака к нам движется красная звезда — и она уже видна в дневном небе. Это знамение, посланное извне самим Генехеном.
— Ты не сообщаешь мне ничего нового, — покачал головой мэр. — Она двигается к горизонту, и мнение астрономов таково: звезда минует Чилоэ, попросту пролетя мимо.
— Нет! — воскликнул калека. — Это иллюзия. Я смотрел в небо над землей сумерек — она падает прямо на планету. Весь наш мир в огромной опасности, сеньор Раньери!
— И подверг его этой опасности кто, лично Владыка Космоса? — усмехнулся герцог.
— И никто иной! Сейчас я понимаю — Генехен созерцал нас все это время и понял, что его прежнее Решение привело к ужасным последствиям. Ваше благоденств’ие здесь покупается дорогой ценой.
— Мир дня процветает, а миру тьмы уготованы кара и вечные муки. Все так, как и должно быть.
— Нет, приор. Изгоняя все, чего вы не понимаете, прочь из виду, блаженствуя за счет чужих страданий, вы оскверняете саму идею абсолютного добра. Послушай, — Имбунхе примолк на мгновение, обдумывая что-то, — если бы Генехен хотел просто уничтожить наш мир, он бы сделал это. Но он послал нам красную звезду как знак, как предупреждение. Мы, все мы, должны внять ему, понять, что это значит, прежде чем случится катастрофа.
Герцог де Кастро пожал плечами. На мгновение Имбунхе показалось, что он смог посеять живительное семя сомнения в собеседнике.
— Катастрофы не случится. Тентен покровительствует нам, — наконец сказал тот. — Тебе больше не о чем поведать мне, ведьмостраж?
Имбунхе задохнулся от возмущения.
— Как же ты не понимаешь? Почему не хочешь прислушаться? Не волею Тентенвилу я сижу здесь и говорю с тобой, приор! Сейчас я понимаю — не кем иным, как Повелителем Времени, я был освобожден от власти Беспощадного Змея и направлен сюда!
— Неужели? — с некоторой наигранностью удивился Раньери. — Это смехотворно, калека. Ты хочешь разрушить вековечный порядок Чилоэ, прикрываясь именем Создателя? Ты, урод в проржавевшей кольчуге? Скажи, что ты пророк его, осмелься — и я брошу тебя в самое глубокое подземелье.
Все боится времени, ведь время неизбежно несет перемены. Капля за каплей оно подтачивает любую мнимую незыблемость, и однажды ты просыпаешься в совершенно другом мире, сам того не ведая.
Повисла пауза. Имбунхе буравил светящимся взглядом мэра, тот спокойно смотрел на ведьмостража и не отводил взор.
Сердце Имбунхе заколотилось. С ужасом он понял, что его первоначальный, неотчетливо оформленный план не сработал.
Он надеялся, что какой-нибудь мудрый, могущественный правитель светлой стороны прислушается к его словам, поверит ему и… сделает что-то.
Может быть, разнесет весть по городам. Будет действовать, как поистине не безразличный к судьбе Чилоэ человек, во власти которого изменить мир к лучшему. А Имбунхе, выполнив свою роль вестника, как он ее понял, будет наблюдать, поможет советом или попросту отойдет на покой.
Но Имбунхе смотрел в глаза герцога Раньери де Кастро и видел там лишь равнодушие, безразличие чилотов светлой половины к страданиям детей ночи. Мэр был совсем не похож на солдат пограничной крепости, лицезревших мрак обратной стороны собственными глазами. Те искренне ненавидели нечисть, но в них было сочувствие — к собственным соратникам, раненым или павшим. К обиженным и обделенным несправедливостью мира. К Имбунхе.
Мэру было все равно.
Когда ты видишь чужие страдания, ты не можешь быть к ним безразличен. Когда ты встречаешься со страхом лицом к лицу, ты учишься бесстрашию.
Убери все это с глаз, заткни уши — и твое спокойствие становится непоколебимым, но глубоко прогнившим внутри. Это твердый шанкр души, артрит чувств, глаукома совести.
Перемены сулили для жителей дня лишь убытки, а потому были нежелательны. Значит, красную звезду не остановить.
Неужели Чилоэ суждено погибнуть?
— Я… — тихо начал Имбунхе. — Я…