На какое-то время ему показалось, что предложение угодило в цель.
Эрнест молчал, задумчиво изучая его лицо поверх пистолетного затвора. Затем покачал головой, и в этом жесте Роу увидел собственное будущее.
— Знаете, в чем ваша главная ошибка, мистер Роу? — спросил писатель, поднимаясь на ноги. И когда Тед затравленно потряс головой, непривычно невесомой без тяжести кибергласса, ответил сам: — Вы выбрали не того сукиного сына. Нужно было остановиться, скажем, на Джеке Лондоне. Парень был не робкого десятка, но готов спорить, ни разу в жизни не наставлял оружие на человека. Сомневаюсь, что мистер Чейни смог бы самовольно покинуть лабораторию, ухлопав троих вооруженных.
Он улыбнулся и вышел из-за стола. В нарочито мягком свете антикварной лампы Эрнест казался призраком. Пистолет поблескивал гладким пластиковым боком, обманчиво напоминая игрушку.
— Что же дальше? — простонал Роу, страшась ответа.
— Для вас, Эдвард, ничего. — Хемингуэй пожал плечами. — Разве что ваши боссы захотят вернуть вас из мертвых, как это было проделано со мной. Скажите, мистер Роу, вы сделали в своей жизни нечто ценное, ради чего вас можно было бы воскрешать?
И не успел Эдвард Роу ответить одному из самых перспективных в текущем году проектов корпорации, как тот выстрелил ему в голову, убив на месте.
Забрав со стола ополовиненную пачку сигарет, в которых так и не нашел ничего привлекательного, усталый мужчина опустился в соседнее гостевое кресло. Девчонка в приемной, может, и не блистала сообразительностью, но охрану вызовет мгновенно, сама в кабинет не сунувшись. Значит, есть еще несколько минут.
Пять? Две? Разницы не было никакой.
Покосившись на мертвого топ-менеджера «СШиУ» справа от себя, мертвый писатель уставился на обтекаемый пистолет в руке. Закурил, раздумывая о чем-то личном и глубоком, стряхнул пепел в вогнутую маску кибегласса на полу. Оружие, прихваченное у разговорчивого охранника лаборатории взращивания, совсем не походило на верный «Винченцо Бернарделли» (12 калибр, два горизонтальных ствола холодной ковки, ореховое дерево, инкрустации), но с поставленными задачами справлялось не хуже.
— Сама по себе смерть ничего не значит, не так ли, мистер Роу? — негромко спросил Эрнест у пустого кабинета, уже слыша снаружи крики и топот тяжелых ботинок. — Умереть неудачником, вот что противно…
Нина Цюрупа
ОШЕЙНИК
— Уберите свою низку, молодой господин! — вызверилась бабка в лиловом капоре. — Может, она у вас бешеная! А вы ее без намордника выводите!
— Во-первых, не «низку», а сабу. Во-вторых, все прививки сделаны.
Солнце еще не встало, но небо уже налилось синевой, а месяц побледнел. Бабка вывела своего шпица в сквер, которым как раз шли к автостоянке Лев Ильич и Олюшка. Шпиц надрывался, исходил хрипом, скакал вокруг них, пытался прикусить за ноги. Олюшка отмахнулась — за это и получила ушат дерьма.
— Собаку свою уберите, — посоветовал Лев Ильич, взяв Олюшку за руку. — Пока я ее не прибил.
Бабка со стуком захлопнула рот.
Мело поземкой, топорщилась замерзшая трава, Олюшка зарылась поглубже в меховой воротник и прижалась ко Льву Ильичу.
— В мое время, — бросила им вслед бабка, подхватив шпица на руки, — старшим не хамили! И низок на поводке водили, если бешеные!
— Не обращай внимания, — шепнул Лев Ильич, — у нее нарушения на фоне одиночества.
— Я и не обращаю. Хотя, может, она такая и была.
— У нее Хозяин умер два года назад. Осталась одна — и съехала.
— Тебе ее жалко, Лев Ильич?
— Ни капли.
Сторож высунулся из будки, узнал их, кивнул приветливо. Машину на ночь присыпало снегом, Лев Ильич поставил ее прогреваться, достал щетку и принялся чистить. Олюшка забралась в салон, вытащила из «бардачка» флешку с музыкой, вставила в разъем магнитолы.
— Кстати, про жалость и отклонения. — Лев Ильич подобрав полы пальто, сел на водительское место и за хлопнул дверь. — Много у тебя сегодня на приеме?
— Вот на утро совсем — Макарова Вика, потом на обед — Савченко.
— Опять? — Лев Ильич мягко вырулил с парковочного места. — Сам пришел?
— Нет, снова жена привела. Ее не поймешь: хочет чтобы работал, чтобы «мужчиной был», а сама же егс ломает.
— Пролетариат, — выругался Лев Ильич. — Хотя Олюшка, ты к ней несправедлива. Этого Савченко даже ты задоминируешь. Он же — тряпка. Лишай ник. А при жене худо-бедно хоть живет, небо коптит.
На выезде на кольцевую подсвеченный и очень яркий рекламный щит приглашал на «Парад ЗСРБ» держались за руки длинноволосые андрогины, украшенные цветами, а над их головами нарочито строгие буквы складывались в лозунг: «Свобода! Равенство! Братство! Шествие за права ЗСРБ 21 декабря».
— Ровняшки, — заметила Олюшка. — Надо же, и не стесняются же.
Лев Ильич едва заметно пожал плечами, не отвлекаясь от дороги. Олюшка прибавила громкость — играла одна из самых любимых ее песен — и постукивала пальцами по колену, стараясь попадать в ритм.
До «Нижнего космоса» ехали полчаса, не дольше.
Лев Ильич припарковался у подъезда. Вышли в мороз и ветер. В двухэтажном доме центра кое-где горел свет, дверь была открыта, и курила на крыльце, кутаясь в пуховый платок, дежурная санитарка, Галя. На ногах у Гали были толстые гамаши серой шерсти и войлочные тапки. Из-под платка виднелся синий форменный халат.
— Здравствуйте! — крикнула Галя и отбросила сигарету. — Лев Ильич, какими судьбами?
— Доброе утро, Галя. Вот, буду консультировать сегодня.
— Савченко?
— Дался вам всем Савченко! Этот ошейник не снимет. Я Оле уже объяснял: жена ему необходима. Макарова просила о юридической консультации.
— Ой, Лев Ильич, бросьте! Макарова эта никогда не разведется, она и не собирается. Она только…
— Галя, не стыдно о пациентах сплетничать? — Олюшка поднялась по крыльцу, чмокнула Галю в красную холодную щеку и поспешила внутрь, в тепло.
— Лев Ильич все понимает, — добавила она, не оборачиваясь.
Холл «Нижнего космоса», освещенный только торшером у стойки регистрации, оформляли прежде всего как уютное и безопасное место: акварели на стенах, пастельные тона, толстый бежевый ковер, уютные диваны, аквариум в полстены. Олюшка сняла пальто, пристроила на вешалку в углу, размотала шарф.
— Кофе будете? — спросила Галина. — На кухне пока никого, но я чайник недавно вскипятила.
— Будем, — решил Лев Ильич. — Работайте, девочки. Оля, занесешь мне кофе в кабинет?
На ковре остались следы от его ботинок.
— Суров, — заметила Галя и осторожно опустилась в кресло. — Оль, я — жертва доминантного насилия.
— С чего это?
— Да, блин, выпорол — сидеть не могу…
— За дело или удовольствия для?
— Ты же меня знаешь… За дело. За курение опять попало. А я не могу, понимаешь? Ладно бы запретил — я бы тут же и бросила, а то не запрещает же. Вот и дымлю. Дымлю — и считаю. Вчера полпачки. Сегодня сидеть не могу.
— Ну не сиди. Или бутылочку найти. Это — не насилие…
— Ты чего такая серьезная?
Галя подалась вперед, положив на стойку пухлые руки, и улыбнулась. Сверкнула золотая «фикса» — Галя утверждала, что это придает ей шик, и потому не делала нормальную керамику. Однако весь персонал «Нижнего космоса» знал: золотой зуб Галя носит в память о первом Хозяине, психе, каких мало, избившем ее семь лет назад до потери сознания и реанимации. Тогда Галя оказалась в «Нижнем космосе» — сначала в качестве пациентки, а затем — в качестве служащей. Здесь же, в приюте, она нашла нынешнего мужа — коллегу Льва Ильича.
— Сама не знаю, — Оля придвинула к себе регистрационный журнал и листала его, — утром бабка сумасшедшая обхамила. Потом еще «ровняшек» плакат видела. И как-то мне все это вместе… Вот они, Галь, за равные права борются.
— Извращенцы, — с готовностью кивнула Галя.
— Ну да… Наверное. Они за права борются, а меня бабка обхамила.
— А за тебя Верх борется.
— Ага… Пойду я к себе в кабинет. Ты Макарову сначала ко мне направь, а потом уже ко Льву Ильичу, хорошо?