— Ага. — Медленно произнес политик. — Давайте присядем. Как вас зовут?
— Оля.
— Ольга?..
Она снова коснулась голой шеи.
— Ольга Александровна. Лучше без отчества.
— Шорохова?
— Да-а..
Успенский в упор посмотрел на нее и усмехнулся. Оля покраснела.
— Ладно. Ольга. У меня пока что к вам один вопрос, хотя, наверное, его стоило бы задать Льву Ильичу — имел честь быть знаком с вашим супругом, правда, шапочно, пересекались по делам. Так вот. Почему мне не сообщили, что Аня у вас?
— Она… Фамилии разные. Больше ничего не сообщила. Даже фамилию и имя поначалу не хотела. Просила никому. Она…
Оля зажмурилась, сделала несколько глубоких вдохов-выдохов.
— Позвольте быть с вами честной, Игорь Борисович. Аня обратилась к нам за помощью. Я работала с ней недолго, и, раз допустила попытку суицида, непрофессионально. Я готова ответить перед законом. Но Аня просила нас не сообщать вам о ее местонахождении. То есть она просила никому не говорить. Она опасалась за свою жизнь. И поэтому я здесь. И, раз вы здесь, давайте разбираться как цивилизованные люди…
Отец Ани снова рассмеялся и закрыл лицо руками. Игорь Успенский склонил голову к плечу.
— Что же она рассказала? Что я ее бил? Истязал? Держал на цепи? Пичкал лекарствами? Она больна, Оля. Аня — шизофреничка. Тяжелая форма заболевания, почти без улучшений. Вроде бы мы добились стойкого результата, но она сбежала, снова сбежала — не в первый раз. И каждый раз находятся те, кто ей помогает. Каждый раз она придумывает новые жизни, новую беду, каждый раз прячется от меня.
Оля отвела взгляд.
— Посмотрите на меня, Оля. Я похож на бытового садиста? На избивающего несчастного ребенка? Она отказывается от пищи, в период обострения почти не ест. Она обманывает меня, не принимает лекарства. Я ее люблю. Она портит мою репутацию, я не могу показываться на публике со своей молодой очаровательной женой. Я не могу приглашать гостей. Но я ее люблю. Я трачу целые состояния на ее лечение. Я надеюсь. Я несу за нее ответственность, однажды взяв.
Оля принялась ковырять заусенцы. На Успенского она не смотрела.
— Посмотрите на меня. Ну же?
Оля подняла лицо.
— Я. Похож. На психа. Избивающего жену?
— Н-нет, что вы, но…
— Она убедительна. Ей всегда верят. Она глубоко несчастна. Но не только я люблю ее и отвечаю за нее — она тоже любит меня. И когда лекарства подействуют, вспомнит об этом.
Оля дернулась, будто ее ударили.
— Хотите к ней зайти? — спросил Успенский.
— Да.
Шорохов курил в форточку. Оля остановилась в дверях, обеими руками держась за косяк.
— Лев Ильич?
Он обернулся.
— Мне нужен твой совет. Очень нужен. Ты мне поможешь?
— Конечно, — он с удивлением посмотрел на сигарету в пальцах и щелчком отправил ее на улицу. — Может, разденешься?
Оля неловко освободилась из пальто, запуталась в шарфе. Шорохов стоял, скрестив руки на груди, и наблюдал за нею.
— Чай будешь, Оля?
— А у нас ничего нет, вина там, а?
Он покачал головой, открыл бар, вытащил бутылку вермута, из морозилки достал лед.
— Все, что прикажет моя госпожа.
Оля вспыхнула, потупилась. Присела на табуретку. Шорохов налил вермут, бросил лед, поставил стакан перед ней.
— Лев Ильич, у меня проблема. Аня Беленькая — это девичья фамилия. Она Успенская.
— Да. Мне только что звонил Игорь Успенский. Лично, заметь. Выразил сожаление по поводу моего распавшегося брака. Посетовал на моральную деградацию низок как класса. Ты ему хамила?
— Просто я была без ошейника, прости, Лев Ильич.
— За что же ты извиняешься? Это — твое решение. Успенский мне все рассказал про свою Аню. Знаешь, мне его жаль.
— А мне… — Оля схватила стакан и залпом выпила половину, вытерла губы тыльной стороной ладони. — А мне жалко ее. И его тоже. И ее отца. И себя.
— А себя-то ты что жалеешь? И что же ты без тоста, как алкашка? — он пригубил напиток.
Оля вскочила, схватила с подоконника пачку сигарет, сунула одну в рот, нервно пощелкав зажигалкой, закурила, подавилась дымом. Шорохов наблюдал за ней с интересом.
— Лев Ильич, что мне делать? — не глядя на него, простонала Оля. — Я зашла к ней в палату. А она просит… Она просит меня быть ее верхом! Раз уж я сняла ошейник, она ко мне под ошейник просится теперь!
— Ну и? Вернешь себе дееспособность — это не сложно. И бери ее под ошейник.
— Но… Лев Ильич! — Оля рывком развернулась к мужу, он поднялся навстречу. — А мы с тобой? А как же? Лев Ильич, я не хочу брать ответственность за чужого больного человека!
— Не хочешь? — вкрадчиво переспросил Шорохов.
— Не могу!
— Оля, есть только два типа отношений: либо ты за кого-то отвечаешь, либо кто-то отвечает за тебя. Если ты достаточно сильная, чтобы отказаться от ошейника, если ты достаточно сильная, чтобы быть самостоятельной, если ты считаешь себя равной, а значит, верхом, тебе ответственности не избежать.
Оля кинулась к нему, обняла, но Шорохов отстранился.
— Я за тебя отвечал и, наверное, отвечаю. Я не прогоню тебя и всегда приду на помощь, если позовешь. Но это, любимая, ты должна решить сама. Решай сама.
Он отодвинул Олю и вышел из кухни. Она побрела следом, заметила тлеющую сигарету, вернулась, бросила ее в раковину, остановилась, покачиваясь, обхватив себя руками. Хлопнула дверь мужниного кабинета.
Оля слепо развернулась, пошатываясь, доковыляла до спальни, выдвинула правый верхний ящик трюмо. Там, на бижутерии, лежал ошейник. Оля взяла его обеими руками и посмотрела на себя в зеркало.
— Что мне делать? — спросила она у отражения. — Что?
Отражение не ответило.
Юлиана Лебединская
ОНИ ИСПОЛНЯЮТСЯ!
Дзын-н-н-ь!
— В вашем распределителе новый мужчина! Алиска радостно бросилась к крохотному мониторчику. Та-а-ак, брюнет, 30 лет, холост, детей нет, ага, неплохо, что там еще? Работает дизайнером-оформителем, проблемы с… что-о-о? Зачем мне импотент???
— Железяка неразумная! Издеваться надумала? Ах ты ж!
— По всем вопросам обращайтесь к своему куратору! Адрес куратора можете посмотреть в моем карманчике! — проскрипел распределитель, испуганно погасив мониторчик.
Из кармана — небольшой узкой щелки под монитором — выскользнула фотография деревянного домика с зеленой пальмой на подоконнике — типичный кураторский офис. И знакомый адрес на двери.
Алиска топнула ножкой. Пнула (правда, осторожно) уснувший распределитель. Затем села на пол и расплакалась. Ну что за елки прошлогодние? Сначала 60-летнего деда подсунуть пытались, при том, что ей, Алиске, всего 26, до этого двоих женатых сватали — интересно, у жен согласия спросили? А еще был местный бомж и два парнишки из сельской глубинки. А она, между прочим, очень даже не из глубинки и поговорить на культурные темы любит, а не только про то, как «всей ватагой самогонку пили».
Что мне теперь, в девках из-за них оставаться?!
Нет уж!
Девушка решительно смахнула слезинки с ресниц, вспушила расческой светлые, цвета льна волосы и, сунув железяку неразумную под мышку, выбежала из дома.
— Вот! Он поломался! — Алиска театральным жестом выложила распределитель на стол полусонному куратору.
— Верьте ей! — пробурчал распределитель, включая мониторчик и запуская поочередно все необходимые программы.
Куратор молча пожал плечами и вопросительно посмотрел на Алису.
— Вот! Смотрите! Он говорит, что мне надо замуж за это, — дамский пальчик возмущенно ткнулся в монитор, — за это, и вот за ЭТО!
— И что? — Куратор, молодой человек с аномально равнодушным лицом, демонстративно зевнул.
— Как это «что»? У меня два высших образования! А я должна за селюка замуж идти? Или со стариком уживаться? Или… или… — Девушка замолчала, готовясь снова расплакаться.
Покосилась на куратора, — тот и не думал ее утешать. Она демонстративно всхлипнула.
— Ну-у-у, вы ж понимаете, — все так же равнодушно протянул куратор, — мужчин мало, выбор невелик, радуйтесь, что хоть кого-то распределяют.