— Пирамидон… хинину ему в клизме, эскулапу нашему!.. Ну, давай, хоть что-нибудь. — Анатоль жадно вылизал порошок и скорчился, ожидая, когда медикамент проскочит. Слюна, подобная кислоте, копилась во рту.
— Горечью врачуют сердце и желудок, — наблюдал Сяо за его гримасами. — Как принято в Европе — подобное гони подобным. Какая болезнь, такая пилюля…
— Это великие воины белых? — осторожно спрашивал денщиков парень-дровосек, почти нагой, чёрный и лоснящийся, как нефть. Он сидел на корточках, опасаясь шевельнуться лишний раз в присутствии грозных месьеров. У-ух, страшны! У каждого смертельный пистолет… Топор у малашика отняли при входе в лагерь; безоружный, он боялся, что его сочтут лазутчиком Обака и застрелят. А как тогда жена с первенцем?..
— Да, мы у них служим, — важно дулся бой Котельникова. — Они очень злые, могучие люди. Месьер Анатоль силён, как слон, и лют, как леопард. Он кидает чёрного человека на штыке… будто сноп!
— А мой месьер стреляет дальше, чем летит копьё! Без промаха.
— О-о-о!
Малашик с трепетом смотрел на колдовство белых. Они варят пустую воду — зачем? Почему не кладут туда мясо или курицу?
— Глупая ты голова. Если дать тебе душистое мыло — ты его съешь, ха-ха-ха! Белые делают варёной водой омовение рук. Этому их научили духи. Иначе бесы войдут в утробу и съедят изнутри. Когда белый болеет, он пьёт синюю воду со вкусом железа. А потом всё равно умирает.
Сяо вытряс в кипяток строго отмеренное количество сухих листиков.
— Знаете, почтенный, ваш напиток не внушает мне доверия.
— Это не напиток, а лекарство, месьер Анатоль. Вся Хань спасается им от недугов. Тот чай, который вы пьёте в самоваре, — вообще не чай!
Вдали горнист сыграл побудку. Хризолитовый настой источал терпкий аромат. Котельников прихлёбывал, прихлёбывал, кривился, затем сладострастно вздохнул:
— Вроде отпустило! Кир, ты как?
— Хм. Честно сказать — недурственно. Бой, налей-ка ещё.
— Уфф! Хоть сердце правильно забилось. Пробирает ваш чаёк, дружище!
— Искренне рад вас удовольствовать. Можем ли мы вернуться к разговору о стихе?
— Бог мой, Сяо, за чай я вам обязан. Но зачем вспоминать эти вирши? Давайте лучше прочту из Лермонтова…
— В стихе были слова, я их не понял. А евреи — выдающиеся коммерсанты. Я хочу познать, как они говорят и думают.
— Тут даже Яша не помог бы. Он высмеивал этих — благочестивых из молельни. Молодой был!.. Эх…
— Да-да, в поэме едко сказано про старцев. Я записал по памяти: « Молодость смирилась под гнётом закона», «Так решили старцы — раввины, капланы…».Это от слова «каплуны»?
— С вами греха не оберёшься. Это… потомки храмовых жрецов? Анатоль, Яша читал тебе ектенью про старцев?
— Вроде бы. Там жандармы, австрияки, наваждение и помешательство…
— Наваждений нам своих хватает; взять хоть вчерашние поминки… О чём поэма-то была?
— Какой-то конфликт с полицией. А может, с инквизицией! Господа жиды её пять веков забыть не могут.
— Старцы нечто значили, — гнул своё Сяо. — Какое-то особое явление; оно мне было удивительно. Вот ещё строка: «Юный книжник Мойша с каббалой спознался».
— Ну, это мистика. Если позволит знание немецкого, прочтите «Голема» господина Майринка — эта книжонка есть у Ремера. Лихо закручено.
— Кир, ко мне вернулась бодрость! Пожалуй, я смогу построить роту и облаять её по всем матерям. Нуа ты? Глаз, рука не подведут?.. Проверим? — Котельников подобрал жестянку от сардин. — Готов?
— Смотри, малашик! — Бой толкнул деревенскогс негра. — Он ужасный воин.
Жестянка взлетела вверх и вправо, сверкнув в лучах восходящего Солнца. Чуть выждав, Кир вскинул «парабеллум». От выстрела молодой дровосек спрятал лицо в коленях и зажал уши.
Банка рывком сменила направление полёта и упала в стороне.
— Принеси-ка, бой.
— О-о, месьера, она пробитая! Она дырка!
— Подари этому, с дровами. Они любят собирать всякий хлам.
— На! держи, месьер тебе дарит.
— Нет, нет, — замахал руками малашик. — Она плохая! Дух пули, он убивает!
— Она пустой башка, она боясь!
— Завидую тебе, Артанов. Как ты берёшь прицел? открой секрет.
— Нет секрета. — Кир не спеша убрал пистолет в кобуру. — Когда-то я мечтал сбежать на корабле в Америку и выступать там в цирке, в роли Буффало Билла. Эти книжки — Виннету, Шеттерхэнд… Я готовился! Тайком собирал сухари, прокладывал маршрут и учился стрелять навскидку. А результат? — Кир обвёл рукой пробуждающийся лагерь. — Стоит захотеть — и ты в Африке: кругом буйволы, макаки и повстанцы с копьями. Мечтать надо осторожно. Мечтам свойственно сбываться. Никогда не знаешь, где окажешься. Почтенный Сяо — кажется, Будда советует ограничить желания?..
— Да. Они ведут к страданиям.
— Истинные слова!
— Что он говорит? — зашептал малашик.
— Месьер — колдун. Он подумал: «Окажусь-ка я в Анунде!» — и всё ему сбылось.
— Как же так? — Дровосек озадачился. — Воин — и колдун?..
— Твоя башка — пустой чайник! Месьер Кирил владеет силой. Я слышал, я знаю. У него есть мать, старая белая женщина…
Малашик представил себе белую-белую старуху, всю покрытую заговорённой глиной. Старая сидела на циновке и повелевала змеями.
— …она с поцелуем дала ему вещее слово. С тех пор месьера хранят духи. Всех убили, а его нет. Даже месьер Яш умер.
«Месьера Яша съели!» — вырвалось было у мала-шика, но он вовремя прикусил язык. Нельзя болтать лишнее в лагере белых. Иначе месьеры станут мучить чёрного, выпытывать — откуда знаешь? И убьют совсем. А кто защитит жену и сына?
— Я почти излечился, — полной грудью вдохнул Толя. — Кир! голубчик, утоли моя печали. Твой голос… ты так славно читал над Яшей! Прочти — Лермонтова, Тютчева, что вздумается. Душа стосковалась…
— О чарах толкуют, — переводил бой дровосеку. — Когда умер Яш-Пулемёт, месьер Кирил пел заклинания, чтоб дух ушёл за реку смерти.
— Лучше другое, — подумав, Кир бережно извлёк бумажник, из него — потёртый, несколько раз сложенный листок.
— Оно. — Бой опустился на колени. — Спрячь глаза!
— Что… зачем? — Малашик трепетал.
— Завет белой женщины. О-о, быть битве!.. Месьер не поёт по пустякам.
Дровосек с корточек гибко перешёл на четвереньки и зажмурился. Вот несчастье! Всего-то думал заработать пару талеров, а попал в самое пекло, на обряд белых. Сейчас месьер наколдует новое сражение… Может, убежать? Нет, пожалуй, кинутся в погоню.
— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небес-наго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него.
Котельников прикрыл глаза ладонью, чтоб скрыть подступившую слезу.
— Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходяшия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится…
Сан Сяо слушал внимательно и почтительно. Солнце, раскалившее небосклон, всходило как взрыв, зажигая своим сиянием акации.
— Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.
— Аминь! — звучным баритоном возгласил Котельников, встав со скамейки и расправив плечи. — Ах, как славно, Кир! Будто вновь родился, право слово. Нет, зелёный чай я полюбил — а Будду не приемлю! Хочу мечтать, буду мечтать, хоть бы всё прахом шло. По вере моей обрету, что назначено!
— Ты в театре играть не пробовал?
— Да, представь себе! И получалось! В любительском, с самим Инсаровым — он тоже офицер. Каких людей я знал!.. Карсавина, Павлова, княгиня Орлова — их Серов портретировал. Идочку Рубинштейн он на коленях умолял, чтобы позволила себя изобразить…
— Видел Иду? Ты? — Басням про штык и «через себя» Кир не очень верил, но сейчас Анатоль коснулся святого искусства. Речь его дышала такой искренностью, что любое сердце распахнулось бы навстречу.