Согласно кивнув, Ремер заметил:
— Вы пропустили две или три строфы. Там сказано о полтергейсте в доме у раввина.
— Что значит «диббук»? Яша объяснял вам?
— Это душа грешника — голая, несчастная. Она мается среди живых и входит…
Генрих умолк, очарованно уставившись на Кира.
— Смелее, Генрих Карлович. «Входит в них…»
— …и говорит их устами, — шёпотом закончил Ремер. — Ненаучно. Это сказки…
Иевлев, взирая на двух помешавшихся, процедил сквозь зубы:
— Господа, перестаньте. Стыдно слушать. Блуждающие души, голубой туман… Жара и отрава! И не дай Бог, чтобы вы побежали с книжечкой Яши сверяться!.. Самое время, чтоб распускать слухи о призраках! Книжечка… Вон, ещё один собиратель с книжечкой сюда движется, вам для компании.
— Голубой туман, Дмитрий Николаевич. Доводилось там бывать? Вы тоже меня называли «фрайнт» — помните? Как во сне… — внимательно глядел на него Кир.
Железный Иевлев смутился, хотя ни в чём — хоть убей! — даже не думал сознаваться.
— Артанов, при дурной погоде и отвратной выпивке бывает всякое.
— Но не со всеми подряд, включая старших офицеров, согласитесь!
— Уймитесь, Кирилл Алексеевич. На дворе двадцатый век, торжество прогресса, удушающие газы, радио, аэропланы — а вы мне бабушкины сказки, да притом еврейские!
Сан Сяо, дав расчётам передышку, подходил не торопясь. Прислушался к тихой беседе. Оказавшись вблизи, он с улыбкой — вовсе не с китайской открытой, а со злой, кривой, искажённой, — произнёс:
— Вы это хотели услышать, месьеры? Я угадал?
На офицеров и врача напал столбняк.
— Я что хочу сказать?.. Почему никто не вспоминает о делах? Я выучил китайца правильному русскому произношению. Обучил языкам боев, проиграл Киру двести талеров — но решительно никто об этом не упомянул, ни одним словом! Зато все с упорством, доводящим меня до отчаяния, беспрестанно повторяют стишата, которые настолько плохи — да, плохи! — что никто не запомнил больше двух строчек. Просто наказание какое-то!.. И что самое странное — раньше никто из вас эту корявую балладу слушать не хотел…
— Диббук, — выговорил Кир.
— Избавьте меня от баллад, — потребовал Иевлев. — Ремер! Вы можете дать научное толкование происходящему? Прямо сейчас. Срочно!
— Извините, господа. У меня голова разрывается. Такое пекло!.. — жалобно произнёс Сан Сяо, слегка пошатываясь.
— Бывали случаи, описаны в литературе. — Ремер вышел из оцепенения, но продолжал следить за Сяо, словно ждал нападения. — В пустынях, в горах и на морях в напряжённой обстановке происходят мозговые нарушения. Бредовые видения… Экипажи и целые экспедиции сходили с ума. Пустые корабли…
— Пустые головы! — оборвал Иевлев. — Эдак мы по очереди будем убегать в саванну, в голубой туман… а кому вести роты? Я ничему не верю, но вынужден считаться с фактами. Надо принять безотлагательные меры. Артанов?
— Я! — откликнулся Кир.
— Сделайте что-нибудь!
— Почему именно я?
— Вы хоть одну молитву помните, другие и того меньше. Опять-таки, псалом таскаете в кармане.
— Таскает, жестокий! — Сяо нехорошо сощурился.
— Он опять здесь… — краем рта предупредил Ремер.
— Вы же читали тогда над могилой! Воинским частям придаётся поп с крестом, а тут как быть? У вас бумажки сохранились?
— Должно быть, я не так читал или не на том языке. Что-то не сработало.
— Не упрямьтесь, Артанов. Попробуй ещё раз, фрайнт. Отпусти меня.
«Приехали! — панически мелькнуло у Кира. — Теперь Иевлев схвачен!..»
Он зажмурился, как в детстве. Иначе трудно вырваться из плена окружающего наваждения.
Андреевка. Зима. Поздним вечером, уложив спать Машутку…
Гадание. Свеча. Тарелочка. Тёплое дыхание на плече. Нинета касается тонкими пальцами, тарелочка тихо движется по картону.
«Дух, дух, ты здесь?»
Поворот стрелки по алфавиту.
«Да».
Чувство неловкости и смех. Лизанька надувает губки: «Вот, духа упустили. Лови его теперь». Нинета: «А прошлый раз мы дух Пушкина вызывали. А он такой ругатель… Мальчики, вы даже представить не можете, что он нам отвечал». Смех.
«Дух, дух, ты здесь?..» — упорно спрашивает Лизанька.
«Сегодня дух не в духе, — шутит Кир. — Чем Пушкина приманивали?»
«Романсом! Едва Нина пропела: «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты», как он тотчас и явился. Злой, будто конюх Кузьма спросонок. Бранился ужасно, все ответы невпопад… Еле-еле назад спровадили, а то бы в дом вселился и покою не давал. И подтвердить велели, что уходит — он стул опрокинул…»
«Ну, сестрицы, вы у нас прямо чародейки… Вообрази, Дима — мятежный дух обуздали! А зубки со страху не клацали?»
«Было немного, — созналась Лизанька. Её улыбка сияла гордостью. — Да не на тех камер-юнкер напал, мы догадливы… С чего начали, тем и закончили — допели: «И жизнь, и слёзы, и любовь», тут ему и аминь.
— «Разумей, кто умён — песенка допета…», — выговорил Кир, а мысли его блуждали в далёком прошлом. Затем он встряхнулся, возвращаясь из воспоминаний в жаркий день Анунды. — Господа, всех убедительно прошу — оставайтесь, где стоите!.. И вы, Дмитрий Николаевич, пожалуйста, тоже.
— В чём дело, Артанов?
— Он там, где мы вместе. Вьётся среди нас. Держится за нас. Не отпускайте его, ждите, пока я вернусь. Обещаете? Я знаю… надо попытаться, иначе он нас не оставит. Главное, не бойтесь, если он охватит… Он нам друг, но — ему здесь не место, мёртвому среди живых.
— Хорош друг — в ум впивается!.. — Иевлев озирался, держа руку на кобуре. — Куда вы собрались, если не секрет? Вдруг он вас оседлает?
— Меня?.. Нет, — решительно отверг Кир предположение гауптмана. Вслед за давней сценой в Андреевке ему открывались новые истины. — На мне псалом. Бож-же мой, как всё наивно… Наверное, надо стать ребёнком, позабыть науки и поверить, чтобы понять…
— «Живые помощи»? — Иевлев замер, как хищник перед броском.
— А я чуть не краснел, когда матушка… — Кир осёкся, почувствовав на себе немигающий, режущий взгляд Ремера — или уже не Ремера?.. — Ждите меня. Хоть за руки возьмитесь — только удержите его!
— Я не уйду, — изменившимся голосом проговорил немец. — Слишком много крови, слишком она липкая.
— Злой дух между нами, — прошептал Сяо, сжавшись. — Мне холодно. Будьте добры, торопитесь…
Возвратившись бегом с записной книжкой Локши-на, Кир застал офицеров такими же, какими их покинул — стоящими вкруг. А посередине, в пустом месте, невидимо реял диббук — незримый, раскалённый, будто воздух над пустыней. Дрожащий от гнева и боли, горький от слёз, звенящий от тоски.
— Слушай. — Кир разомкнул латунную застёжку. Отыскал в мелких скорописных строках балладу и поймал последнюю строфу, до которой не дочитал никто, кроме поэта:
— Яков, ты мёртв, ты погребён, ты отомщён. Иди с миром — и дай знак, что уходишь. Прощай.
Как вздох, пронёсся слабый порыв ветра — и, словно сбитый им, с головы Иевлева упал наземь пробковый шлем.