Представить себе процесс обработки заказа было легко. Пневматическим импульсом записку подхватывает из ячейки, несет в центр обработки. Там она ложится в специальную папку, на которой, наверное, напечатано: «Павел Олегович Ложкин, 26.10.2012 года рождения». Папка возвращается на свое место. И лежит, лежит, лежит… Лишь время от времени принимая в себя новые записки.
Дальнейшее представить было труднее, но интереснее. Лет через десять или пятнадцать, когда Павел Олегович получит образование и стабильный заработок, он зайдет в банк. И здесь ему предъявят записки от себя самого. Какие-то записки деловой Ложкин выбросит, усмехнувшись… Записку с просьбой о мяче — точно. Какие-то заказы, напротив, безропотно оплатит по цене, в десять раз превышающей нынешнюю. И платежное поручение пойдет сквозь время назад, в его детство…
Не сомневаться можно в оплате тех заказов, о существовании которых он помнит. Ведь не бывает так, чтобы человек не заплатил за вещь, которая у него была! Противоречие, и противоречие опасное. Хотя наверняка ведь находились те, кто отказывался платить — в порядке эксперимента? Что с ними стало?
Но так выглядела оптимистичная картинка. Пессимистичная тоже имелась. Вот Паша Ложкин, повзрослевший, обрюзгший, одетый в рваные засаленные тряпки, валяется где-то под временной эстакадой на прессованных кипах изоляционного базальтового волокна. Рядом с ним останавливается полицейская машина. И Пашу волокут в банк люди в форме, морща носы и отворачиваясь..
— Позаботьтесь о своем детстве в рамках государственной ювенальной программы, — предлагает ему лощеный клерк в строгом костюме. Ему неприятно общаться с Ложкиным, и он смотрит в сторону. Клерку заранее известен ответ, но он выполняет свои обязанности. — Оплатите заказы себя самого. Вот, не угодно ли ознакомиться?
— Мне жрать нечего, — угрюмо отвечает Ложкин из будущего. — Я двадцать копеек за булочку с корицей до сих пор Андрею должен. Какие игровые приставки? Какие мячи?
— Тогда мы устроим вас на социальную работу, — предлагает клерк. — Будете жить в социальном жилье…
— Нет! Я не хочу в тюрьму! — отчаянно кричит Ложкин, отталкивает клерка и бросается в прозрачное, отливающее голубым окно банка. Ему не хочется работать, он знает, что из программ социальной помощи не выйти и что этим себе не поможешь…
— Что, опять облом? — хмыкнул Дима. — Ничего, Ложкин, надейся, что ты просто жмот. Тебе вредно играть в приставку. И футбол вреден. Надо больше зубрить.
— Буду зубрить, — вздохнул Паша. — Что мне остается?
— Вот именно, ничего, — захохотал Дима.
— Ты говоришь об учебе так, будто это что-то плохое, — заметил Андрей.
— Нет, — вздохнул Паша. — Просто беспокоюсь. Никакой весточки из будущего… Может, мне и правда недолго осталось? И мои кредиты оплатить просто некому?
— Тебя разве мать не застраховала? — поинтересовался Андрей. — Страховка покрывает все кредиты.
— Застраховала. И обязательной страховкой, и дополнительной, и ультра-обеспеченной.
— Чего тогда бояться?
— Тогда нечего. — Дима ответил Андрею вместо Паши. Глаза его почему-то бегали. — Ладно, я побегу… Мне нужно светящихся стикеров купить. К Хэллоуину.
Не дожидаясь приятелей, Голубев выскочил из банка. Причем спешил так, что чуть не влетел в самооткрывающуюся дверь. Фотоэлементы едва успели сработать.
Паша с грустью взглянул на автомат с булочками. Пусть говорят, что, кроме корицы, они напичканы усилителями вкуса. Раз в неделю можно! Если бы были деньги.
Андрей вздохнул. Наверное, булочку ему тоже хотелось, а двадцать копеек он потратил на друга. И ведь очереди нет, булочек полно, кофе — хоть залейся! Во всем операционном зале они только вдвоем.
— Злой все-таки Голубев, — заметил Паша, чтобы прервать неловкое молчание. Выходить на холодный ветер не хотелось.
— Он боится, — тихо ответил Андрей. Нос его вновь сморщился, как у енота.
— Боится? Чего?
— Того, что в его случае как раз-таки сработал случай страховки. Он специально всякую ерунду заказывает. А ему все приходит, приходит… Деньги наличными редко дают. А тут — пожалуйста! Он мне как-то признался, что думает — его счета оплачивают в будущем родители. Чтобы его здесь не огорчать.
— Как это? — не понял Паша. — То есть не будет он ни теннисистом, ни бизнесменом? Зачем же тогда деньги на ракетки тратить?
Андрей хмыкнул.
— Ну, ты даешь, Ложкин! Думаешь, твоя мать пожалела бы денег для тебя, если бы знала, что ты умрешь через полгода? Или через год? Через два?
Паша задумался.
— Не знаю… Нет, наверное. Но зачем ерунду всякую покупать? Да у матери и нет больших денег. Мы одни живем. Отец не помогает, пособия нет.
С улицы раздался отчетливо слышный даже через закрытые двери визг тормозов, потом завыла полицейская сирена. Мальчишки побледнели.
— Вот оно, — выдавил Андрей. — Бежим.
Бежать совсем не хотелось. Но они все же выскочили на улицу. На углу огромный лимузин врезался в яркий электромобильчик. Выбравшаяся из электромобиля симпатичная девушка возмущенно кричала на бритого наголо водителя лимузина. Из-под капота лимузина раздавалось шипение — наверное, повредилась газовая турбина.
— Не он, — констатировал Паша.
— Хорошо, — заметил Андрей.
— Еще бы! — Паша рассмеялся. — Хоть он и противный, а жалко.
— Ему тебя тоже жалко. Но он вида не подает.
— Меня-то что жалеть? — вздохнул Паша.
— Думаешь, я не понимаю, как это — жить без приставки? У меня-то есть. Только играю я редко. Хочешь — приходи на следующей неделе, погоняем вместе. Как раз каникулы.
— Обязательно, спасибо.
Андрей и Паша жили в соседних домах, поэтому по улице побрели вместе.
— Все-таки повезло нам, — заметил Андрей.
Паша вспомнил о Голубеве и кивнул.
— Повезло! А ты как считаешь, у меня тоже все получится?
— Получится, конечно, — наморщил нос Андрей. — Но я не об этом. Программу кредитования для тех, кто старше двенадцати, всего год назад открыли! Если бы не она, я бы свой опреснитель не построил.
— Думаешь, заработаешь на нем в будущем?
— Уверен! Иначе откуда бы деньги на палладий? Триста рублей! У меня отец столько за месяц зарабатывает!
— Моя мама вдвое меньше, — вздохнул Паша.
— Моя тоже, — попытался утешить товарища Андрей, но получилось как-то не очень утешительно.
Андрей свернул к двадцатичетырехэтажной башне, в подъезде которой сидел настоящий живой консьерж. Паша повернул к своему девятиэтажному панельному дому, размышляя, починили ли освещение в подъезде. Датчик движения светильника на первом этаже в последнее время барахлил и никак не хотел замечать людей, входящих в дом. Без света в подъезде было неуютно…
Мама сидела на кухне и плакала.
— Что случилось? — взволновался Паша. — Мама, ты чего?
— Ничего, — сквозь слезы ответила мать.
— Что-то написали? Про меня?
— Ах, сынок… Про тебя, про меня… Анализы пришли. Все очень плохо.
— Но ведь они обещали вылечить!
— Куда там… Операция стоит пятьдесят пять тысяч. Ты представляешь, что это за деньги?
Паша всхлипнул. Сумма и правда впечатляла. Таких денег и у родителей Андрея нет. Электромобиль стоит втрое меньше…
— По льготной программе я договорилась. За половину цены. Но и двадцать семь с половиной тысяч нам никогда не дадут. Никогда!
Паша не выдержал и расплакался по-настоящему. Мать поднялась, прижала его к себе, прошептала дрожащим голосом:
— Ты не плачь. Может, еще все и обойдется. Все будет хорошо, сынок!
— Почему ты не застраховалась, мама?.
— Когда молодая была, не думала над этим. А потом с моим диагнозом страховку не давали. Страхуют ведь не благотворительные организации.
— А какие?
— Коммерческие. Они деньги зарабатывают, а не тратят. Ладно, сынок, иди, уроки учи.
— Я сбегаю сначала к Андрею? Он обещал мне для практикума марганца отсыпать. Ему родители три пакета купили.