Кстати, во второй день они побывали и там. Вернее возле. Прогулялись вдоль двенадцатиметровой высоты бетонной стены, покрытой остроумными и просто красивыми граффити. Охранники на вышках несли свою социально значимую службу. Платные смотровые площадки, вознесенные над стеной и огражденные бронестеклом, пустовали. Зрелище уже давно всем надоело.
Аттракционы тоже.
Он попросил ее остаться дома. Дальше было проще. Уже ничто не имело особого значения. И, как это иногда бывает, сразу «поперло»: даже не оказалось очереди перед дверью отделения Депсоцопта. Он сплюнул в мусорную урну — в самый раз для оставленных у входа надежд, — и поймал на себе взгляды мордоворотов, обещавшие: еще немного — и мы тобой займемся.
За дверью начинались бюрократические кишки, язвы, шлаки. Ему назначили куратора — молодого самоуверенного хлыща, у которого социальная ответственность прямо-таки зашкаливала. Чувствуя себя хозяином чужой судьбы, хлыщ разговаривал с ним покровительственно. Хотелось дать ему в нос. А почему бы нет? — спросил себя сочинитель ненужных историй. И после того, как услышал обращение «папаша» в третий раз, так и сделал.
Хлыщ заткнулся, но ненадолго. Казалось, от неожиданности он даже не сразу почувствовал боль. Однако боль пришла. Писатель с удовлетворением увидел юшку, хлынувшую из ноздрей. Впрочем, удовлетворение было кратковременным. Ну ты и дурак, сказал он себе. Стоило ради этого сюда ползти. Лучше бы сразу пустился в бега. Тогда, по крайней мере, выглядел бы мужчиной в ее глазах. А так что? Старый истерик, лишний раз подтвердивший свою асоциальность? Да нет, все намного проще. Ленивая тварь, вот он кто. Ему было лень бегать от них или пытаться задобрить их, но не лень заехать ублюдку в морду. И так всю жизнь. Может, потому его и ждал такой конец?
После того как хлыщу остановили кровь, умыли и почистили костюмчик, беседа с литератором продолжалась, только теперь он сидел с руками, скованными за спиной наручниками, а возле двери торчал мордоворот. Похоже, подобные срывы не были тут редкостью. Во всяком случае, хлыщ воспринял это с юмором.
— Зачем же так нервничать, папаша, — сказал он, нехорошо ухмыляясь и делая какие-то пометки в своем планшете, то бишь в личном деле сочинителя. А тот теперь тоже ухмылялся — кривенько и нехорошо. Ухмылялся, пока хлыщ мстительно зачитывал от корки до корки все предусмотренные законом документы и отчеты, призванные продемонстрировать тупоголовому господину писателю его несоответствие общественным стандартам и полнейшую никчемность.
Минут через двадцать он был официально объявлен социальным банкротом. Его даже отстегнули от спинки стула, чтобы он расписался в подсунутой бумажке, подтверждая, что ознакомлен и поставлен в известность. Сделалось даже как-то скучно. Скорее бы все закончилось, начал думать он, точно всякий порядочный приговоренный. Но как раз приговора-то он пока и не услышал. Хлыщ, похоже, решил растянуть удовольствие.
— Какие-нибудь пожелания имеются? — спросил он в полном соответствии с иезуитской логикой происходящего.
Писатель пожал плечами:
— Кофе. Сигарету. И такси, если можно.
— У-у, как у нас бедненько с фантазией. Неудивительно, папаша, что вы здесь оказались. У вас, вероятно, еще и профнепригодность. Но это ничего, мы все исправим.
— Звучит обнадеживающе.
— А выглядеть будет еще лучше. Вам, уважаемый, осталось пройти компьютерную диагностику.
— Зачем?
— Для выявления окончательного социального вектора.
— «Окончательного»? Что-то вроде направления «нах*й»?
— Юмор, папаша, это неплохо. В вашем положении — в самый раз.
Глупо было сопротивляться. Он прошел диагностику. Это заняло не больше получаса, некоторые вопросы были весьма интригующими. Хлыщ оказался настолько любезен, что дал ему ознакомиться с распечаткой, где был указан этот самый окончательный вектор. В бумажке, которая, по-видимому, и являлась приговором, значилось: «Оптимизация останков».
— Это еще что за дерьмо? — поинтересовался он.
— Дерьмо к дерьму. Прах к праху, — философски заметил хлыщ.
Писатель от него такого не ожидал.
— Вам повезло, — объявил хлыщ внезапно. — Недавно поступил запрос на сочинителя. Первый за три года.
— Да ну? Подскажи им, где лежит бесплатная версия «Сторителлера».
— Э нет, батенька. Просят живого. Писателя.
— Откуда запрос?
— Тс-с-с, не наглейте. Ладно, так и быть. Оттуда, где вас примут с распростертыми объятиями. Где вы с вашими байками, наконец, будете кому-то нужны. Поздравляю.
— Да пошел ты.
— Папаша, вы неисправимы. Лишний раз убеждаюсь, что компьютер никогда не ошибается. Будь моя воля, я бы вас все-таки на парашу отправил. Папашу — на парашу. Как видите, мы тут тоже сочинять умеем.
— А ты меня отправь.
— К сожалению, не могу. За невыполнение запроса в нашей конторе знаете, что бывает?
— Не знаю.
— И не надо. Лучше не знать. Вам уже точно не пригодится.
— Ну, хер с тобой. Говоришь, живого просят?
— Сам в шоке. Скажу по секрету, — хлыщ подмигнул, — пользователи из них никакие.
Его сопроводили в подземный гараж для «отправки». Посадили в фургон без боковых и задних окон. Он видел такие раньше, считал их инкассаторскими. На этом действительно имелась эмблема одного из государственных банков. Может, спонсора программы оптимизации. А может, хозяина.
В фургоне его везли довольно долго, он успел отбить себе задницу, скрючившись на твердом сиденье. Между ним и водителем было грязное стекло. Прочное, он прикладывался кулаком и локтем. В ответ водитель показывал ему «фак». Когда открылась задняя дверца, он увидел, что находится в узком бетонном туннеле. Фургон заполнял почти все поперечное сечение, так что путь у писателя оставался один — в направлении стальных ворот, представлявших собой тяжеленную на вид плиту.
Она и в действительности оказалась мощной. Когда многотонная масса медленно отползла в сторону, за ней показалась сначала двойная решетка, затем старый растрескавшийся асфальт и, наконец, ноги. Босые и обутые, в джинсах «Levi's» и без, покрытые татуировками и ранами, которые давно не кровоточили и которыми брезговали даже мухи.
Потом он увидел лица существ, которые уже не были людьми и в каком-то смысле уже не были живыми. Тем не менее, они стояли и смотрели на него.
Как ему показалось, в ожидании.
Дарья Зарубина
Игорь Минаков
ИДУЩИЕ ЗА ТОБОЙ
Сосны высились по обеим сторонам дороги, так что казалось — путь наш лежит меж двух высоких стен. Густые кроны далеко вверху высветлил бледный рассветный луч, и на какое-то мгновение показалось мне, что я, подобно Моисею, иду по дну меж грозно разошедшимися водами моря. За мной поспешает несчастный и немногочисленный мой народ. А там, за нашими спинами, красные стволы сосен сшибаются, подобно морским валам, и зеленая пена крон смыкается над головами серопузых, идущих по нашим следам.
Но хробов не было. Они все остались в поле, где воронье уже приступило к пиршеству. А мы бежали, захватив с собой только раненых. Бежали, пока враг не опомнился и не послал за нами более многочисленную армию. С нею мы бы уже не справились. Тридцать воинов, из которых треть искалечены, и полсотни женщин и детей, которым досталась нелегкая ноша — мужья и отцы, окровавленные, потерявшие силы. Раненые были нашей единственной ношей, если не считать оружия. До конца дня мы должны достичь берега Великой реки, через которую еще нужно как-то переправиться. Но если переправимся, мы спасены.
Мне все еще странно, что они называют ее Великой. У нас, на Земле, я видел Амур и Волгу и стоял, пораженный их величием, не в силах оторвать взгляд от лазурной брызжущей Солнцем синевы. Здешняя Великая река неглубока. Вода в ней желтая, как в Хуанхэ. И, побери меня все их демоны, я не дам напоить своей кровью эту лягушачью лужу. Потому что я — воин. И четверть века вел за собой людей, доверявших мне свою жизнь. Доверявших там, на Земле, где текут действительно великие реки. Доверивших сейчас, на пыльной дороге между вековых сосен, ровных, как столбы высоковольтной линии. И я верну их домой. Я буду грызть горло любому, кто захочет встать между нами и домом.