— Здесь. — Я положил руку на его горячую ладонь. — Ты справишься, друг. Ты сильный человек, мы с тобой проходили и не такое…
Я не успел договорить, как он перехватил мою руку, Другой вцепился в мою шею и притянул мое лицо прямо к своим губам:
— Ты дурак, Урс, — просипел он, булькая кровью. — Как давно ты стал дураком?
Я попытался освободиться, но у него даже сейчас была стальная, медвежья хватка.
— Тебя ждет… подарок… в Рорх-Крайхене. Подарок от меня… Ты будешь… удивлен…
Он захохотал, захлебнулся кровавой пеной и затих. Знахари оттащили меня.
Я оттолкнул их, ушел к борту. Погано стало на душе. Не то чтобы слова умирающего обеспокоили меня. Мало ли, что скажет человек, одной ногой стоящий в могиле? Это только в фильмах о войне, которые я любил в детстве, солдаты умирали красиво, призывая товарищей не щадить врага и спасти Родину. В жизни все иначе. Эгул-Красавчик, когда топор эритрейца развалил его до пупка, на последнем издыхании проклинал собственную мать. Сергей рассказывал химмерийским костоправам русские анекдоты. Костоправы ни слова не понимали, но улыбались, отхватывая тупыми ножами куски его плоти. Плоть разлагалась буквально на глазах — не повезло парню, попал под плевок инсектоморфа. Порккала, при взятии Кингстоуна пробитый ядром навылет, попросил закурить, но не успел сделать и единой затяжки. Разные люди и умирают по-разному. И не скажешь заранее, кто как поступит, когда безносая заглянет в глаза… И все-таки тяжело, когда старый боевой товарищ перед смертью называет тебя дураком и обещает подарок с таким злорадством, словно речь идет об отмщении.
Мог ли Герад затаить на меня смертельную обиду? Трудно сказать. На вечной нашей войне, театром боевых действий которой служат разные миры, бывает всякое. Не слишком напрягая извилины, я могу припомнить добрый десяток случаев, когда Герад мог на меня обидеться. Взять хотя бы ту историю на Затмении-пять. Не позволил я тогда парням поразвлечься с дриадой. Троим пришлось набить морды, двоим пригрозить трибуналом, прежде чем они оставили в покое пугливое, покрытое серо-зеленой чешуйчатой кожей создание, лишь отдаленно напоминающее земную женщину. Герад, как командир полевой разведки, поддержал меня, но в глазах его я заметил недобрый блеск. Так что все может быть…
Паром был уже совсем близко от пристани. В желтых водах Великой реки отражались коренастые башни Рорх-Крайхена. На берегу толпился народ. Словно знамя, развевался алый с черным подбоем плащ князя, неподвижно восседающего на гнедом дола-эйдэском жеребце. Ророх встречает нас собственной персоной. С чего бы такая честь?
Я постарался выпрямиться, сдержав стон, положил больную руку на эфес. Пусть старый лис Ророх не думает, что мы пришли за милостью. Это всего лишь союз равных в войне, где слишком много политики и мало чести.
Рядом, такой же прямой и суровый, встал Батхал. Сказал вполголоса:
— Не бери в голову то, что сказал Герад, старший брат. Боль забрала его разум раньше, чем оборвала жизнь.
Мне не нужно было смотреть на парня, чтобы понять: сам он не считал слова умирающего такой уж бессмыслицей. И от этой странной опаски в его тоне мне вновь стало не по себе. Все казалось, что паром везет нас не к спасению, а в хитроумно расставленную ловушку. Но другого пути не было. Я уговорил старейшин протянуть руку дружбы Ророху — и теперь, даже если в Рорх-Крайхене нас ждет засада, мало что можно изменить. Остается лишь быть начеку. Из старейшин уже не осталось ни одного. Так получилось, что судьбу племени теперь решал чужак. Земной солдат, по странной иронии фатума вставший во главе дикого, гордого, древнего народа.
Я неторопливо двинулся в сторону Ророха. Сзади на полшага следовал Батхал. Чуть оступившись, я почувствовал его руку, удержавшую меня за рубаху. Не пристало Старшему брату рухнуть лицом в илистый берег Великой перед старым Ророхом.
Мы остановились в десяти шагах. С минуту князь ждал, но после, поняв, что напрасно надеялся на легкую победу, спешился и, растянув полные губы в улыбке, двинулся нам навстречу, широко раскрыв объятья.
— Мои добрые Братья, — громко воскликнул он, — я рад приветствовать народ деланханов на крайхенской земле. И заверяю вас, что здесь вы находитесь среди друзей. Войдите в мой город и мой дом по доброй воле и с чистым сердцем.
Ророх поднял вверх раскрытые ладони, и народ на пристани разразился приветственными возгласами и радостными криками. Ни один хитрец-правитель не смог бы заставить своих людей радоваться так искренне, приветствовать так открыто. Среди крайхенцев было немало тех, кто считал себя в тайне одним из нас, деланханов, тех, в чьих жилах текла кровь древнего племени. Сейчас они готовились встретиться с родными, из-за войны оказавшимися по другую сторону. На сердце стало легче: даже если Ророх задумал недоброе, всех деланханов ему не истребить — любой из его горожан, что стоят сейчас на площади, отыщет в своем доме темный погреб или потайной чулан, где найдется место для двоих-троих дальних родственников. Многие из тех, кто радуется сейчас прибытию парома, знают, как выбраться из города, минуя стражу.
Кое-кто из женщин уже махал с парома крайхенцам. Ророх, довольный, что его речь встречена таким ликованием, крепко сжал мою руку в своих широких ладонях.
— Благодарю тебя, князь! — сказал я. — За честь. За помощь. Скорблю о воинах, павших ради нашего спасения, и о благородном Гераде!
Не оборачиваясь, я махнул рукой. Воины, двое из моего племени, двое — из людей Герада подняли носилки, и, утопая по колено в прибрежном иле, вынесли на берег тело одного из лучших солдат Союза Землян. Князь отпустил мою руку, шагнул к носилкам, заглянул в мертвое лицо. А я тем временем следил за его лицом. Лишь человек посторонний мог не разглядеть на нем ничего, кроме скорби. Я не был посторонним и потому распознал в поджатых губах Ророха недоумение, а в прищуренных глазах — гнев. На что мог гневаться светлейший князь? На жестокую судьбу, что вырвала из наших рядов могучего Герада? Князь не настолько глуп. Нет, гневаться Ророх мог лишь на того, чья неумелая рука послала тяжелую хробовскую стрелу не в ту голову.
И гнев, и недоумение князя были лишь промельком истинных чувств. Ророх, как хороший политик, быстро совладал с собой и повел меня и Батхала наверх, в гостевые комнаты, где нас ждала свежая одежда и чан еще горячей воды. По праву старшинства я вымылся первый, стараясь не медлить, чтобы вода не остыла. Хотя Батхал, как и все деланханы, наверняка предпочел бы ледяную воду ручья у родной деревни любым Душистым купальням высокородных «друзей на час».
Две шустрые смешливые девушки принесли нам чистое белье и нарочито медленно принялись раскладывать на кровати, давая возможность гостям подумать и о других желаниях. Одна, светленькая, явно робела варварского вида гостей хозяина, а вот другая, темноволосая и черноглазая, юркая и обманчиво мягкая, как соболь, то и дело игриво поглядывала на купающегося Батхала.
— Не желают ли господа чего еще? — спросила она услужливо. Беленькая залилась краской и еще ниже опустила голову.
— Желают, красавицы, — бросил я служанкам. — Перед вами великий воин деланханского народа Батхал, сын Бетвала. Сей храбрый юноша более искусен в битвах, нежели в купании.
Девушки прыснули со смеху, Батхал сурово глянул на меня, но промолчал.
— Не соблаговолят ли достойный девы Рорх-Крайхена помочь воину омыть и перевязать его раны…
Невзирая на красноречивый протестующий взгляд Батхала, я вышел из комнаты и почти ощупью побрел вдоль темного коридора. Темнота обходилась дешевле. Только в дальнем конце перехода дрожало пламя одинокого факела. Я двинулся к нему.
И оторопело остановился. Сердце прыгнуло в горло и застучало оглушительно и скоро. Руки сами сжались в кулаки. И кровь, заторопившаяся по телу, бросила меня вперед, туда, где еще мгновение назад я видел ЕЁ.
Коридор, как и положено, то и дело искривлялся фортификационным зигзагом, и возле каждого поворота сердце мое подскакивало к горлу. Вот сейчас я увижу, что обознался, что это вовсе не ОНА, а всего лишь служанка или одна из многочисленных наложниц князя. Я отчетливо слышал легкую поступь и свист ткани, рассекающей сырой затхлый воздух. Проклятый коридор извивался, как исполинская змея, редкие факелы только сгущали тьму, я шел быстро, но не успевал за легконогой незнакомкой. Окликнуть? И услышать чужой голос. Нет уж, лучше догнать, схватить за плечо, заглянуть в незнакомое лицо и только тогда обессиленно сползти на пол. Нелепая погоня за призраком прошлого выпила из меня последние капли былой мощи. Проклятая рана…