Но сейчас речь не обо мне. Речь о Максиме. Ник Саныч наверняка предложит нейропротезирование для Лизы, и Максим наверняка согласится. В своей тоске он больше всего на свете хочет ее вернуть, и для него не имеет большого значения, вернется ли она точно такой, как была. Но для Лизы это имело значение. Мы можем подсадить нейроны и за счет управления аксональным наведением с помощью нейропептидов и управления на более высоких уровнях с помощью нейромедиаторов создать вполне функциональные структуры. Глаза будут видеть, мозг опознавать увиденное, центр речи называть то, что человек видит. Одного лишь мы не можем – воссоздать. Мы способны сделать так, чтобы Лиза заново выучила имя мужа и названия пьес Шекспира, но эти названия никогда не всколыхнут глубины ее памяти, не породят те мысли, которыми она жила, а имя не будет ассоциироваться со встречей на кафедре, с чайками и песком, обломками ракушек и запахом моря, с холодным ветром и пронзительной нежностью, от которых зуб не попадает на зуб, а на глаза наворачиваются слезы.
Так должна ли я сделать выбор Максима еще труднее, показав ему записи Лизы? Последнюю волю умерших принято выполнять. Лизина последняя воля была: никакого протезирования, никакой «новой Лизы», умерла так умерла. Выполнить ее – дань уважения к умершему или глупый предрассудок? С другой стороны, Лиза не оставила Максиму записку, в которой просила бы не пытаться вернуть ее. Почему? Я не знаю…
Зато я знаю: спасенные самоубийцы рассказывали о том, что в последний момент, когда они еще были в сознании, но уже ничего не могли сделать (например, болтались в петле или летели вниз с моста), все причины, толкнувшие их к самоубийству, становились несущественными. Им ужасно хотелось лишь одного – жить. Повернуть всё назад. Отказаться от самоубийства. Это ли не сокровенная истина истин? Или это всего лишь инстинкт, проявление животного в любом человеке? Неужели воспоминания могут быть настолько дороги, что без них жизнь не представляет ценности? И неужели нет? Разве наше сознание – это не кто-то, кто вечно смахивает пыль с воспоминаний и раскладывает по полкам новые впечатления? Разве наши поступки не определяются нашим прошлым опытом? И лишиться этой коллекции, не значит ли лишиться себя?
Я не знаю.
Зато я знаю, что Лиза кое-что упустила из виду. Ее «биологическое эго» не сможет полноценно заботиться о себе даже с посторонней помощью. Ему нужен разум, чтобы выжить. Так что, разрушив свой разум, Лиза обрекла свое тело на преждевременную смерть. От случайной инфекции, от травмы, от отравления, от несчастного случая, от пролежней – не важно. Другие люди, даже самые любящие и ответственные, не смогут заботиться о человеке так, как он делает это сам, даже не осознавая.
Какой поступок будет правильным?
Откуда мне знать?
Благодаря «заплатке», наложенной на мой мозг врачами, я способна увидеть то, чего не видит большинство людей, но это не делает меня мудрой или всевидящей. Я так же слепа и беспомощна, как любой человек. Я не вижу ответы. Я не вижу истину.
Я вижу только следы мыслей – огненные деревья.
Максим Хорсун
Великий замысел
Здравствуйте, дамы и господа. Мое имя – Филиас Шелдон. В прошлом я горный инженер, затем – путешественник, первопроходец, знаменитость и кумир молодежи. А затем – канувший в безвестность одинокий любитель виски и опия. И нет со мной рядом никого, кто бы помог избежать порочного пути и остановить это безудержное падение.
Я начинаю рассказ помимо воли, и не ради давно угасшего в душе тщеславия. Не ради славы, не ради признания каких-либо заслуг, и уж тем более – не ради грошовых гонораров, которые платят газетчики за историю, которой можно напугать искушенного в наш просвещенный век читателя. На днях я узнал, что неугомонный профессор Милфорд, одержимый идеей снова вступить в контакт с разностной машиной, собирает средства для очередной экспедиции в «темную зону», и этот факт не дает мне покоя. Одно неосторожное действие – и зло, с которым мы столкнулись в «темной зоне», вырвется, подобно джинну из бутылки. При таком повороте событий гибель нашей цивилизации неизбежна. В нелепой попытке охватить необъятное и познать непознаваемое мы погубим человечество, не оставив и шанса на то, чтобы оно когда-либо возродилось вновь.