Котов люди любят и ценят. Сами, может быть, не знают, за что. Котам ставят памятники, кое-где им, говорят, даже поклоняются. Нет, я поклонов не жду. Честно. Но от благодарности не отказался бы. Короткое же слово, несложное – спасибо. Нет, не дождусь. А дождусь – веника. Мышеловки. Отравленного сыра.
Коты живут в десять раз дольше мышей. Научный факт. Таких, как я, Рифмоплет пережил сотни, а то и тысячи.
Но теперь наш кот выбыл из строя, причем самым подлым образом. Не подготовив замены. Вспоминая спокойную жизнь, которую вели мы в лучшие дни, при Рифмоплете, я задумываюсь: знает ли он, что творят котята, оставшиеся без присмотра? Ведь это, между прочим, его прямая обязанность – вразумить младших товарищей и вбить в них когтистой лапой науку о Договоре.
Беда в том, что Рифмоплет безумен. Безумен окончательно и бесповоротно. Хвостат-то когда еще это предсказывал. И вот оно, сбылось.
Безумие – страшная штука, заразная. Взять хотя бы друга моего, Ушаста. Сгинул в считаные часы – в конвульсиях и горячке. Кот, конечно, посильнее будет. Вон уже сколько держится.
Но мне от этого не легче. Потому что сторожить его сегодня – моя очередь.
Серой тенью пристраиваюсь на посту за трубой. Впереди бессонная ночь – серьезное испытание для мыши. А уж ночь наедине с безумным умирающим котом – что может быть хуже? Разве что Мрак. Что бы там ни говорили Хвостат и мой собственный опыт, я все-таки побаиваюсь. Уши трясутся – кому расскажешь, засмеют.
Жить Рифмоплету осталось недолго. Даже по нашим мышиным меркам. Уже месяц лежит он на крыше почти без движения. Находит в себе силы подняться только дважды в день. Утром Рифмоплет спускается на чердак, чтобы встретить Хозяйку, которая приносит ему молока. Вечером провожает солнце. Вот как сейчас. Надо признать, его черный силуэт, подсвеченный закатными лучами, смотрится величественно и грозно. Может, за это их люди ценят? За величие?
Когда солнце скрывается за лесом, а воздух делается черным, Рифмоплет устало сворачивается клубком. Все, кажется, спит.
Эх, мне бы его счастье. Впрочем, какое уж тут счастье. Из своего убежища я отлично чувствую запах скорой смерти.
– Эй, мышь. Подойди ближе, мышь.
Не спит, подлец.
Я, конечно, не отвечаю и не двигаюсь с места. Инструкции строго-настрого запрещают приближаться к Рифмоплету, слушать его и особенно вступать в разговор. Нельзя выдавать свое присутствие Объекту. Объекту! Так смешно формулировать умеет только Полухвост.
Но дело, конечно, не в инструкциях. Дело в Ушасте. Слишком хорошо я помню, во что превратился мой доверчивый друг после разговоров с котом. Безумие заразно. Нет уж: ни шага, ни слова.
– Не бойся, – говорит Рифмоплет. – Я тебя не съем.
Смешно. Рифмоплет не способен даже вылакать молоко, которое оставляет ему Хозяйка. Куда ему справиться со мной.
– Можешь не отвечать, мышь. Я слышу твои мысли. Ты напуган.
Три раза ха-ха. Мысли он слышит. Лапку не проведешь такими фокусами. Лапка, кстати, это я и есть.
– Лапка? Приятно познакомиться, Лапка. Мое имя ты знаешь.
Ох ты ж, мышиный бог! И правда слышит. Бежать, бежать отсюда! Но я только крепче прижимаюсь к кирпичу, на котором устроился. Я мышь, дитя Света. Меня не так-то просто напугать.
– Не дрожи, Лапка. Я тебя не обижу.
Не отвечать. Не думать. Тише мыши, кот на крыше, а котята еще выше.
– Куда уж выше. Сам подумай. Некуда выше. Разве что – на небо. Впрочем, они это скоро устроят.
Они?
– Вы. Мыши.
Я понимаю, куда он клонит, и мысленно кручу хвостом у виска. Кот и вправду безумен. Мыши никогда не пойдут на такое.
Признаю: котята здорово меня нервируют. Да что там – нервируют. Будем честны. Я их ненавижу. У меня для этого поводов предостаточно, но главный, конечно, – Камышик.
Котята – милое слово, уютное. Оно про полосатые комочки шерсти, которые так забавно делают свои первые неуверенные шаги. Нашим полосатым комочкам – Снежинке и Мурзику – уже по пять месяцев. Между собой мы зовем их Убийцей и Палачом. Пять месяцев, только подумайте! Треть мышиной жизни. В таком возрасте всякий уважающий себя кот обязан знать и чтить Договор. Но нам достались какие-то дикари.
С каждым днем нас все меньше. Котята исправно душат мышей одну за одной, сея страх и панику. Сероух, Валенок, Кубышка… Мы помним имена наших героев. Неделю назад в этот список попала и моя Камышик.
Но убить их? Только безумец может подумать, будто мы на такое способны.
У мышей есть предназначение. И мы никогда ему не изменим.
– Правда? Расскажи, что ты знаешь о мышином предназначении. Вместе посмеемся.
Ох, я и забыл, что этот подлец меня слушает.
Тише, мыши, кот на крыше, а котята еще выше…
– Кто тебя научил этой считалочке?
Считалочке меня научил Хвостат. Но коту-то какое дело?
– Такое, что эту считалочку Хвостату рассказал я сам. Очень, очень давно. Даже по вашим мышиным меркам.
Нашел чем гордиться. Это как если бы я хвастался цветом шерсти, а Полухвост огрызком хвоста. Ну да, кошки живут дольше. Я, кажется, уже упоминал об этом.
– Кошки, – тихо говорит Рифмоплет. – Кошки, а не мыши. Спроси у Хвостата, сколько ему лет.
Лет! Смешно пошутил. С чего бы мышам возраст годами измерять?
Вот мне, например, двести восемнадцать дней. Солидный возраст, между прочим. Жизнь, считай, перевалила за половину. А Хвостату… Хм. А ведь и правда – сколько ему? Дед мой, Слоник, родился уже при Хвостате. Это я точно знаю, потому что имя деду Хвостат и придумал, а уж дед ему это потом всю жизнь припоминал. Нелепость же неимоверная: мышь по имени Слоник. Дед мой, надо сказать, был долгожитель, седьмую сотню дней разменял, прежде чем…
– Я помню Слоника. Славный был мышонок.
Тут я не выдерживаю, говорю:
– Еще бы тебе не помнить. Сам же его и съел. Вкусно было?
Не отвечает.
Здесь я, конечно, не прав, признаю. Рифмоплет мышей не обижает, чтит Договор. Полухвоста того же кто из мышеловки вызволил? Он, Рифмоплет. Так что про деда – это я напрасно. Сам он к коту пошел, когда смерть почуял. Не хотел умирать в норе. Упрямый был, зараза.
Но это не повод разговаривать с котом. Нет, не повод.
Спать-то как хочется! Надо двигаться, вот что. А двигаться запрещают инструкции. Но, посудите сами, что лучше – нарушить инструкции или уснуть на посту?
Осторожно огибаю трубу – с той стороны, которая подальше от кота. Пробежаться по крыше туда-обратно. Большего мне не нужно.
Тише мыши, кот на крыше…
Кот. На крыше.
Он появляется из темноты, как айсберг из тумана (это я, опять же, от Хвостата нахватался). Мышиный бог! Замираю на месте, жмусь к черепице. Убежал бы, врать не стану. Да только лапы отнялись от страха.
Кот, которому положено лежать без движения в нескольких метрах отсюда, возвышается надо мной грозной тенью. Вот и смертушка твоя пришла, Лапка.
Кошек я не боюсь. Точнее – не боялся прежде. Но три недели террора, который устроили нам убийца Снежинка и палач Мурзик, кого угодно научат уму-разуму.
– Террор? Так вы это называете? – кот смеется. Хрипло, страшно. Или это не смех, а кашель? – Готов поспорить, этому слову тебя тоже научил Хвостат.
Так и есть, что правда – то правда. Мы, мыши, ученых слов не знаем, разве что Полухвост иной раз выпендрится, да все не к месту. Но Хвостат – другой. Образованный, всезнающий. Ну, на то он и Хранитель Договора.
– Именно террор, – говорю. – А как называешь это ты?
Заговорить ему зубы и сбежать.
– Я называю это инстинктом, Лапка. Слышал такое слово? Кошки должны есть мышей. Это наша природа.
– Но ты никогда не был таким! – возражаю.
– Был, Лапка. Был. Неразумным котенком, который ничего не знает, кроме своих инстинктов. Меня изменил Хранитель Договора. Не Хвостат, конечно. А его предшественник. Который, в отличие от Хвостата, следовал своему предназначению и помнил о долге. Помнил, что единственный способ для кошки получить разум, осознать себя и свое место в мире… – кот умолкает. Уснул он там, что ли?
– Что за способ?
Не отвечает.
Внезапно я понимаю, что голос Рифмоплета звучал оттуда, где ему и положено быть. Из-за моей спины.
А кто же тогда передо мной? Другой кот? Почему не двигается? Очень это подозрительно.